[Миранда Элга]

Перечитываю Эжена.

"Крест опоздал. Я был убит тобой,
любимый ученик, незрелый плод.
Спасибо, Петр".

А еще "Азенкур".
Да, да, можно сказать, что это тоже пафос. Но если вы очень хотите попробовать меня нагнуть, а момент все не подворачивается, лучше не пытайтесь.
Когда я это слышу, я это знаю и слушаю, так что вряд ли можно сказать, что прослушивание Эжена является фоном типа прочих менестрелей, расслабляет загрузившегося, и можно брать и ловить))) . (Встречалось такое мнение - поет красиво, ровно, можно фоном ставить. Я слегка офигел).
В таком состоянии, как ни странно, находиться может каждый. Раз в жизни, два, три, хоть тридцать - это вам не сладкая истома читателя душещипательных фиков. Это удивительная сосредоточенность. Слушатель короткой дорогой приходит к искомой цели.
Собственно, чем Эжен отличается от некоторых песен Лоры: конкретикой. Не умозрительным отношением к делу. Он там и он это пишет, и поет так же.

В обычном состоянии я могу поговорить за пафос, аргументированно отвечать, пошутить на эту тему и тем самым - убедить.
В состоянии того же "Грааля", "Азенкура" или "Я вернулся, господи" (фиг с ним, с господи) делать какие-то ходы, дабы не обидеть собеседника и объяснить ему, в чем именно он неправ, практически невозможно.
Издевающийся над происходящим в песне или чересчур восторженный собеседник становится неуместен. Его тут быть не должно.
Естественно, он должен разделить или заткнуться.
При всем при том надо заметить, что, если бы у Эжена все было смертельно серьезно, а чувства юмора не было, ничего бы не вышло. Без чувства юмора было бы тяжело жить при такой остроте восприятия. Так что оно там есть, см. хотя бы "последнего натурала" и иже с ними , но не об этом речь.

Вот этим, кстати, нормальные поэты отличаются от просто стихописателей.
Стихописатели пишут стихи. Хи. Нормальные поэты показывают направление.
Хоть в Азенкур. Хоть на хрен.
Но слушатель, как правило - в указанном направлении доходит.

РЕКВИЕМ ПОСЛЕДНЕМУ ВРАГУ.

Доспехи вдрызг. Шлем сброшен. На смех курам
мой вид. И слава Богу - смерть вблизи.
На борозде войны под Азенкуром
стою, по наколенники в грязи.

Где пала голубая орифламма
в объятья сотни бешеных копыт,
и плачет к отступлению навзрыд
далекий рог. И щит, врезаясь в щит,
кричит, как иудей над пеплом Храма -

В оси еще живого колеса
голов, кирас, блестящих конских крупов
стою, светя средь гор железных трупов
свечой кровоточащего лица.

Виват тебе, неведомый мой брат,
что, налетев всей массой мне на грудь,
от крови пьяный, в плен решил не брать!
Виват огню твоих прекрасных рук.

Руби наотмашь, не дрожи, не целься.
Мой меч - обломок, жду и не бегу.
На лютне стали, мальчик из Уэльса,
спой реквием последнему врагу.

Аррасских графов ветреный потомок,
я шел, пока хватало сил, бренча
железом. И за жизнь, как за обломок
холодного кастильского меча

держался. Но всему свои пределы -
искромсан щит, забился в корчах конь...
Ты слышишь, слышишь, Пресвятая Дева,
хранившая французов испокон:

когда последний из полка, устав
от боли, опрокинется на шелк
штандарта, сжав подрубленный сустав,
крестом себя по пашне распластав -

не осуди. Пока он мог -он шел.

Виват тебе, неведомый мой брат!
Виват огню твоих прекрасных рук!

Руби наотмашь, не дрожи, не целься.
Мой меч - обломок, жду и не бегу.
На лютне стали, мальчик из Уэльса,
спой реквием последнему врагу.
ПРОРОК

Когда ходил по земле пророк,
пела земля и цвела.
Смотрели желтые очи пшениц
в зеленые очи смокв.
Но пророк был хмур, и стрясал он прах
с ног, когда гнали его из села,
и его ученик, возглашая к Яхве,
прах отрясал с ног.

И молился пророк в полдень весны,
чтоб скорее пришла зима.
И молился пророк средь цветущих дерев,
чтоб скорее засохли стволы.
И плакал пророк, обратясь к Тому,
Кто Является Меж Тремя:

- Погреби свой отпавший от правды народ
средь пепла, костей и золы!

Пусть Содому с Гоморрой отрадней станет
в день Суда Твоего!

А левит шел следом, и, Яхве славя,
листья смокв целовал:

- Мой учитель свят, как камни Синая,
но Бог! Не слушай его.
Не спасти корабль от гибели,
если кормчий бросит штурвал.

И замолк пророк, и его глаза
превратились в жало змеи.
- Как ты смеешь, дерзкий, своей болтовней
высокой молитве мешать?

Если я не вызову град и мор,
не убью ключи и ручьи,
то погрязнет в грехах народ-избранник,
так что пусть иссохнет межа,

И обветрится лик этих нив и пашен,
не дав в закрома ничего -
ни зерна, ни маслин, ни винных ягод.
И пусть их кормит Ваал!

- Мой учитель свят, как небесная манна,
но Бог! Не слушай его.
Не спасти корабль от гибели,
если кормчий бросит штурвал.

И упал на лицо свое старец, воя,
и посох воздел к небесам:
- Ужели позволишь, чтоб лепет щенка
пророка вопль заглушил?!

А левит ему:
- Равви! Грехами народа
я опечален сам.
Но средь грешников - дети. Они невинны.
А ты уже все решил.

Ты решил их предать на закланье с отцами,
словно слепой дровосек,
что кладет под топор зеленую поросль,
метя в столетний клен...

Но учитель! Заповедь о любви
Богом дана для всех.
И жалостью к падшим наполнен дух,
что верой насквозь прокален.

И стало лицо пророка белей,
чем полы одежд его.
Он убил левита, и руки омыв,
молитву свою продолжал.

И услышал Господь, и от нив и пашен
не дал в закрома ничего.
И познал Израиль нашествие крыс
и ярость змеиных жал.

А когда живым пророка на небо
ангелы вознесли -
Бог, чье слово, как пламя сжигает, а пальцы
как сокола перья, легки -

Бог восславил левита, и всех, чьи слезы
от гибели землю спасли.
А пророка отдал без промедленья
левиту в ученики.
ВОЛЬНЫЙ СТРЕЛОК СИГАРЕТ

Непотребное солнце сломало стекло
и расплавило гордость оконных рам.
И дворня вопила: "Смотри - закат!",
чавкая ляжкой лося.

Ему только пять лет,
он знает, что смерть
похожа на синий подъемный кран.

В мире много миров, но у всех лицо
дома,
в котором
он
родился.

Плиты пола в донжоне
красны как лисы -
там вчера два барона
насмерть дрались, и
скорбные жены кипятили белье
и били детей по задам.

Впрочем, это от века или от ветра,
что гуляет в щелях и знает ответы
на вопросы "Откуда берутся дети"
и "Пил ли водку Адам".

И в сердце по рукоять
меч яблоневой наркоты.
Это май. Это - теплый песок.
Это - стынет обед.

Это - конницы тяжкая кладь
ломит вдоль крепостные мосты...

Шагом марш за уроки,
вольный стрелок сигарет!

Он резвился и рос, и раздался в кости,
но у замка был собственный календарь.
Время стыло водой в декабрьском рву
и висело на башнях плющом.

Он долбил косяки в тесноте косяков,
наблюдая, как некий извечный косарь
уводил обитателей
сквозь черный ход
под своим
полусгнившим плащом.

Замок пел, пробуждаясь: "Будь доволен судьбою!
Это станет со всеми, а значит, с тобою."
И друзья, торжествуя, носили смерть
на еще не окрепших плечах.

Гувернантка, искавшая суть в Фейербахе...
Запах шкуры повешенной в среду собаки,
пьяный кипеж барона - все смешалось и било
под дых, как обитый железом нунчак.

И когда, возмужав, друзья
посчитали за высшую честь
в списках замковой стражи
посеять юности цвет,

неотвязчивая креза,
отучавшая пить и есть,
продырявила душу стрелка сигарет.

Почему так тревожно под сенью забрал?
И о чем эта песня заржавленных лат?
Разве мир огражден крепостною стеной,
разве нет больше жизни вовне?

За вопросы от стражи не медлит удар,
а учитель уходит во тьму, как Пилат.
На донжоне хозяйки полощут белье,
однозначны, как фикус в окне...

И когда разметал одеяло из звезд
хрип горниста на южной зубчатой стене,
он шагнул за ворота в туманность полей -
белокурый, в рваных штанах.

Мимо старых матрон над кастрюлями щей,
менестрелей, слагающих гимны войне,
Он пошел через стену, и брызнул рассвет
в трафарет на замшелых камнях.

Десять стрел - десять псов
с носоглоткой из стали,
не найдя его сердце, в траве заплутали,
и барон выпил водки, повесил стрелков,
и пошел досматривать сны.

Он был замковый пастор
и тверд в своей вере:
все наружу из замка ведущие двери
нарисованы маслом на каменной кладке,
и вести никуда не должны.

Неси же вперед, вода,
тревожных туч караван!
Неправду лесов и дождей
наркотический бред!

Шагай в свое никуда,
обретший свободу болван,
нашедший Дорогу
вольный стрелок сигарет.

Comments

[larshire]

ага... как раз за этот год понял, зачем на свете бывает пафос, бессмысленный и беспощадный. И противиться ему бесполезно - заряженный пафосом непобедим, потому что пофиг ему. "Больше пафоса, и оно сейчас сдохнет!" (с)

[Миранда Элга]

larshire, ну, как-то так)
С одной ооворкой - что у бесталанных тупой пафос и сдохнуть, там "высокое вдохновение". И тут уже как-то не хочется хи-хи. потому что мир не из одних хи-хи состоит, и это даже хорошо. А с каким удовольствием при этом можно смеяццо! Если есть над чем!
В общем, кайф. Полный.