Два кармана стрижей с маяка\...- Четыре месяца я не снимал штаны. Просто повода не было.
Кусок 9, совершенно бессистемный, про собак, секту, иногда прадитей и про рабочего метро по имени Скай. а еще типичный монолог ошалелого мужика впридачу
читать дальше
СОБАКИ
Эти дурацкие двое возвращались домой всегда под вечер. «Вечер» и «домой», вроде бы, были для них понятием растяжимым. А для Шкалика растяжимой была только привязь. Иногда она была перегрызаемой. Эта- не была.
Если ты свободная собака, то ты должен бежать.
Шкалик знал, что бежать теперь, может быть, не удастся, но ему, вопреки всем правилам, хотелось все-таки вынюхать выход отсюда, из запертой комнаты, где двое сидели на корточках над телами лежащих без сознания людей.
Один из них заворчал не по-собачьи и написал в воздухе знак, который Шкалик уже, кажется, видел. Это тре-у-гольник. Тре-у-гольники — это дорожные знаки. Что именно на них написано, Шкалику было невдомек. Но машины слушались квад-ратов и тре-у-гольников.
Шкалик был привязан к батарее коротким поводком, чтобы грызть было неудобно. В комнате с задернутыми шторами было очень темно. Лежащие в ней вонючие люди шевелились и стонали. Рядом с некоторыми валялись упаковки от каких-то таблеток. Пол был застелен ковром.
Двое обходили комнату по кругу, то присаживаясь на корточки и трогая тела лапами, то вставая и споря друг с другом впол-ворчания. Они шипели, как паровозы, и корчили ужасные рожи — даже не как собака, а как сова.
Шкалик тщательно запоминал все это, думая, не придется ли ему Умирать. Но Умирать мать его не учила, и, значит, надо будет как-то делать все самому. Может быть, если начнут дергаться лежащие рядом беспамятные люди, получится натянуть до конца поводок, носом или лапой подпихнуть к себе таблетку и съесть. Нет ничего хуже, чем умирать от жажды, если что.
Один из двоих заворчал громче, достал из кармана коробочку — и в приоткрытый рот лежащего положил маленькую штучку, которую заставил того проглотить, закрыв рукой рот и прижав челюсть. У Шкалика встала дыбом шерсть, он открыл пасть и вывалил язык.
Животные — наставительно заметил один из двоих — должны служить тем, кто их меньше и лучше.
Второй кивнул.
Затем они вышли, прикрыв за собой дверь. Шкалик знал, что они вышли ненадолго, а квартира большая и темная. Раз в сутки его выводили на прогулку, а все остальное время держали здесь. На отчаянные вопросы и даже виляние хвостом двое не отвечали.
Наверное, я им нужен, чтобы сторожить — думал Шкалик. Он не знал, какие животные имеются в виду — но если тут появятся еще собаки, то это живодерня.
А если еще люди, то их сманили. Он знал, что по вокзалам иногда промышляют опасные люди, которые приманивают грязных собратьев на бутылку вонючки. Больше этих собратьев никто не видел.
Он собрался с духом и начал отчаянно грызть поводок. Поводок был из чего-то очень скользкого и прочного и не поддавался, но Шкалик не терял надежды.
На полу шевельнулся человек, простонал и открыл глаза.
Открыла. Шкалик понял, что это здоровая женщина, потому что от нее сразу же начало пахнуть не болезнью и не укусом, а нормальным человеческим запахом, как будто ее никто не отравил. Женщина села, вынула из длинных лохматых черных волос белую костяную шпильку — теперь и так было все ясно, почему-то подумал он - покрутила в пальцах и засунула обратно. Руки у нее не дрожали.
Женщина спокойно приоткрыла дверь и выглянула в длинный темный коридор с высоким потолком. - Никого — прошептала она. Шкалик заскулил.
Тихо — бросила женщина, вышла и вернулась с телефонной трубкой. Она нажала несколько кнопок, нахмурилась, потом все-таки еще раз выглянула в квартиру — и позвонила.
Это я... Да, да, я тут, у них все на месте. У тебя полчаса. Что значит — нету получаса?.. Тут двадцать человек и одна собака! Нет, я не знаю, зачем им собака! Их двое!
Валерьевна! — захрипела трубка — Я не успею. Они уже возвращаются!
Тогда давайте прямо сейчас. Вам не жалко месяца работы? Зачем вы напрасно дергали Зеленого? А зачем вам тогда Ковбой, если вы работать не умеете? — сказала женщина и выключила трубку. И начала причесываться и заплетаться.
Шкалик бросил грызть поводок и начал забиваться под батарею.
- Ничего — сказала страшная женщина, когда в двери грохнуло что-то тяжелое. - Сейчас мы вас всех отсюда вынесем. Потерпи немножко. Вот с-собаки.
ЭЛЕКТРОЗАВОД СКАЯ
На железнодорожной станции Электрозаводская Мирей огляделась, отделилась от толпы, легла на живот и протолкнула себя в узкую дырку под декоративной решеткой, из которой состояли стены перехода. Решетка шла поверху, а внизу был квадратный небольшой проем. Он не имел никакого значения до тех пор, пока несколько лет назад в переходе не установили выходной турникет. Можно было сигануть с платформы вниз или слезть по опоре, а потом спуститься по склону и обойти забор, но у нее совсем не было времени.
У, девушка, как вы ловко пролезли — сказал какой-то дядя вслед. Мирей отряхнула штаны и побежала вниз по бесконечным ступенькам, чтобы успеть в метро.
В метро она прошла за каким-то деловым гражданином и немедленно нарвалась на свисток. Но если быстро пробежать пятнадцать ступенек по эскалатору вниз, то менту будет лень за тобой гоняться, и ничего не будет. Поэтому Мирей быстро пробежала положенные пятнадцать ступенек и спряталась между стоящих бабушек.
Спустившись вниз, Мирей выдохнула, села в поезд до Семеновской и начала читать книжку. Во втором кармане жилета, украшенного защитными разводами, лежал бутерброд с сыром. Кусок сыра вчера отрезал Рома на работе, когда пил с ней кофе. Разгрузочный жилет — прекрасная штука. Удивительная штука — разгрузочный жилет. Правда, Рома не всегда хороший чувак.
У нее было четыре часа, не считая дороги, пока Нита не уйдет. Нита замечательно обращалась с детьми, хоть ей и было всего девятнадцать лет. Стоп, какие «всего»? Девушке девятнадцать лет, она работает, учится и даже находит время помогать соседям по дому... Пока они ездят на всякие там конкурсы... как говорят в интернете, лол.
Ну и лол.
Семенов ская, Электрозавод ская... Кто такой Скай?
Наверное, Скай — это такой чувак, большой и легендарный, и он на самом деле построил метро. Это должен быть какой-нибудь выходец из англичан, приехавший помогать советским рабочим строить социализм, популяризатор вроде Дина Рида. Очень здорово помог. А метро сначала решили назвать именем Ленина, но потом спохватились, что у них вообще-то государство рабочих и крестьян, а самого главного рабочего так и не упомянули. Но это было зачем-то запрещено. И тогда его имя начали вставлять в названия всех более- менее загруженных станций — Бауман Ская, Щелков Ская... И даже Первомай Ская.
Мирей отряхнула жилет от крошек. Большая тетя слева заворчала.
Люблю есть в метро — сказала Мирей. - Дома некогда, на работе не на что.
А ведь и правда — мечтательно сказала большая тетя и устроилась поудобнее. - Ты ешь, ешь.
Выбежав из метро, Мирей побежала по указанному адресу, отдала заказ, который забыла отдать вчера и потом долго извинялась, добежала до курсов с сегодняшним конкурсом и тут поняла, что деньги уже есть, а бумаги и красок как не было, так и нет.
Вот ни у кого ничего нет! — укоризненно и наставительно произнесла бледная черноволосая девушка, которая вела занятия, и выдала ей тему, четвертинку ватмана и краски.
Четвертинка ватмана! Краски! И полкарандаша!!!
Мирей целых два часа была счастлива и забыла о времени. Потом на телефоне прозвенел будильник.
«Еще немножко» - решила Мирей, еще немножко порисовала, вспомнила про электричку, облилась холодным потом и рванула к девушке показывать рисунок.
Замечательно.. Э, замечательно!.. — почему-то развеселилась девушка и потянула рисунок у нее из рук. - Сколько у вас фантазии! Слушайте, давайте его нам, мы его в последнюю выкладку положим. Я как раз думала, что бы туда...
Какую выкладку? - почему-то обиделась Мирей. - А мне? А я, что, не имею права?
Я сосканирую! - начала отбиваться девушка. - У нас галерея рисунки не украдет!
Так он же не высох еще — сказал еще кто-то. - В следующий раз заберете. Да еще и в галерее повисит.
Да, да, в следующий раз...
Мирей покраснела, кивнула, сказала спасибо, извинилась, отдала рисунок и краски и рванула к метро. Не потеряв ни денег, ни жилетки, ни книжки, она наконец обзавелась проездным, но забыла чек. Чудом вернувшись и найдя этот несчастный чек на «подоконнике» перед кассовым окном, она влетела в турникет с такой скоростью, что фотоэлемент просто не успел захлопнуть створки, и под заполошный свисток охранницы понеслась по эскалатору вниз. На этот раз сработало не правило пятнадцати ступенек, а, скорее, выражение лица: внизу ждал какой-то мент, но, увидев абсолютно круглые глаза Мирей, он просто отошел в сторону. Она прыгнула в поезд, повисла на поручне, вытащила книжку и углубилась в нее, яростно жалея о том, что бутерброд уже кончился.
«А вот Алекса однажды задержали на эскалаторе, утянули в ментовку и там долго мурыжили, и он опоздал на собеседование» - вспомнила она. - «А потом, выходя наконец из ментовки, он плюнул в нее, и она сгорела».
На самом деле она не сразу сгорела. Алекс увидел это через месяц, потому что проходил мимо. Но приятно думать, что иногда во что-то неприятное достаточно плюнуть, чтобы оно сгорело.
Все это время не переставал звенеть будильник. Мирей попыталась одновременно достать из кармана телефон, высыпать оттуда крошки и засунуть туда же книжку. Книжка и телефон упали одновременно. Какой-то парень встал с места, помог ей поднять книжку и телефон, отряхнул Мирей от крошек, которые взялись невесть откуда, если только не из кармана с книжкой, и усадил на свое место. Мирей кивнула, покраснела, запихнула все по местам, вытащила расческу и принялась приводить себя в приличный вид. Соседи по бокам слегка отодвинулись. Ой...
- А причесываться вообще некогда... - вздохнула Мирей в пространство. Но на этот раз ей никто не посочувствовал.
На Электрозаводской Мирей купила билет, ввинтилась в электричку, выдохнула и посмотрела в окно. Наверное, там Нита уже ждет-не дождется... Сколько времени?
На телефоне было 2-37.
Мирей не поверила и переспросила у соседа. Сосед показал часы с тем же результатом.
И тогда Мирей горько заплакала, потому что поехала домой на два часа раньше, а ведь можно было бы еще куда-нибудь зайти, что-то сделать, спокойно полежать на траве или даже поесть. Поесть!..
Она вывалилась на конечной станции, утешаемая всем вагоном, и, хлюпая носом, направилась домой. Ее встретили веселые дети и перемазанная мукой Нита.
Мы учились готовить — заявила она. - Я убираю, вот...
Ма-ма... - только и сказала Мирей, увидев кухню, равномерно засыпанную мукой.
Мама — это ты — серьезно заявил младший.
Ладно, мама — это я... А ты-то кто после этого, а?
Вы что! Нельзя так говорить — не менее серьезно сказала Нита. - Дети запоминают.
Она медленно сняла жилетку, на цыпочках пробралась к раковине и принялась умываться.
Нита торчала в коридоре.
Ты давай домой — грустно сказала Мирей, доставая совок. - Мама — это я.
Она провела пальцем по белому слою. Получилась бабочка.
Они обе удивленно моргнули, когда бабочка шевельнула крыльями и взлетела.
ЛОТОЧНИК
...Она выходит со станции «Красные ворота» каждый раз, мелкая такая, с белыми волосами, и я слежу за тем, как ее белые волосы и ее длинные ноги, ее руки с длинными пальцами, которые что-то ловят в воздухе, и она сама растворяются, не оставляя следа, в жарком облаке над дорогой.
На асфальте иногда остаются отпечатки каблуков. Два маленьких следа.
У нее длинный нос и такое выражение лица, как будто ее пугает все вокруг.
Наверное, она интердевочка, как в старом кино. Но такие бывают только в кино, я спал с разными подстилками, от плечевых до самых дорогих, когда работал в охране у бывшего мэра, но в кино все точно было интереснее. Поэтому, когда я продаю лотерейные билеты, я слежу за ней, а она выходит из метро и все время куда-то девается, и я не понимаю, почему я теряю тот момент, когда она переходит дорогу. В конце концов, должна же она куда-то деваться, потому что не переходить же улицу пешком. Никто не остановится, и собьют тебя, как курицу.
Но не переставать же мне верить собственным глазам.
В общем, она переходит дорогу каким-то непонятным мне способом, возникает на той стороне (я опознаю ее по лохматой голове) и уходит в ту сторону.
«В ту сторону» - потому что не по улице в сторону новостроя, а вообще неизвестно куда. Жара, и все плывет, но там, куда она направляется, все как будто темнеет и камера фокусируется, и она идет твердым шагом, как в кино, задрав этот дурацкий нос, и подбородок такой твердый, как будто она Зоя Космодемьянская. Молодая такая. Резкая.
Я это вижу, но не глазами, я додумываю, как додумывает за меня собака, которая все время приходит и садится у лотка. Сэндвича хочет. У собаки куцый лохматый хвост и короткая шерсть, и иногда мы с ним понимаем друг друга, как кобель кобеля.
«Кобель кобеля» — это сказала какая-то дура-баба, увидев, как я провожаю глазами интердевочку, а пес на меня глядит и язык высовывает, тупила. После сорока все бабы думают исключительно о себе, нет чтобы отнестись к мужику с уважением, раз его ведет на свеженькое. А я романтик, я свеженькое люблю, особенно люблю выглядывать таких в толпе, прежде чем подойти.
Чо в белый красилась, если не интердевочка.
Она такая испуганная, но, я думаю, вполне поведется. Надо будет осторожно. Сказать, там, что-нибудь доброе, мороженого купить. Деньги уже потрачены, надавить как-то там, ну, что деньги я на тебя уже потратил, а ты ..опой крутишь тут каждое утро.
Чо в белый красилась, да. Если честная такая.
Никогда не мог нормально общаться с бабами, мог только уломать на переспать. Они сразу такие хорошие становятся, убеждают себя, что ты это все от большой любви. Ага, как же, стал бы я кого-то уламывать от любви. От любви я когда-то скамейку сжег, где моя первая чмокалась с Арамом из восьмого класса. Скамейка у нее была под окнами, я такой облил бензином и поджег, а потом дверь ей бензином облил, они потом с ментами искали, кто это сделал, но не нашли.
Я это делаю потому, что встает. А на эту у меня так встает, что вообще не могу даже определить, когда она там улицу переходит.
Чо в белый красилась.
Гордая такая.
Так что я псу какой-то колбасы из сэндвича кину, которым обедаю, и жду.
Иногда ее от метро до перехода провожают случайные мужики, хипстерня всякая, а другие выглядят, как бомжи, один даже розу подарил, свежую, а не потасканную какую. Тогда у нее такой вид, как будто ее оскорбили, прям, я не знаю, гордость какую в себе нашла. Наверное, трахается с ними со всеми. Если провожает, значит, спит.
Если б у баб была гордость, они бы не трахались и детей всех зачинали в пробирках. Потому баба и не человек, что ее трахать можно, меня вот поди трахни, не во что меня. А если им это еще и нравится, то сразу все с этими бабами ясно, это как в сериале, хочет, значит, все.
Я еще ее на собаку подманивать собираюсь. Буду так ласково с собакой разговаривать, она и подойдет, они все любят, когда с животными хорошо обращаются. Думают, я с ними потом буду как-то хорошо обращаться, хотя нет, с этой, может, и буду, лишь бы подошла.
Ох ты сволочь, лишь бы подошла, ой, черт, умру, лишь бы подошла, только бы подошла бы...
МИРЕЙ И ПЧЕЛЫ
В тот день Мирон как раз поменял вписку на новую, когда увидел на столбе объявление «требуются разнорабочие». Разнорабочие требовались на заводе, на конвейер. Он пошел по указанному адресу, заблудился в районе Красносельской, обошел бывшие общаги и вдруг увидел, как из ворот за трамвайными путями вываливаются два чудака — один что-то другому упорно засовывал за шиворот, а другой сопротивлялся.
Мирон направился к ним, дабы разнять, но они разбежались. Рыжая борода пострадавшего пылала ярким факелом в свете дня, и Мирон вспомнил, кто это — неофициальный глава тусовки «саженцев», еще одной смешной группы московских «зеленых», сажавших везде деревья вопреки любым запретам.
Эй! - окликнул их Мирон, но ответа не было. Покуда предводитель удалялся в одну сторону, а его обидчик, ругаясь — в другую, Мирон вспомнил, что у этого человека печальная история — деревья «саженцы» начали сажать еще в Питере, после гибели его девушки, покончившей с собой. К нему присоединялась куча народу. Боги мои, когда это дошло до Москвы-то?.. - Эй, отвяжись от него! - А ведь я бы тоже так поступил, если бы...
Но все это происходило не слишком долго, не успел он изготовиться помочь, как драка уже закончилась, и тут внимание Мирона привлекла вывеска с большой надписью «Солнышко». Оттуда выходили еще какие-то люди необычного вида, один из них — с большой плетеной мандалой в руках. Стоит хотя бы заглянуть — решил Мирон — раз я так протормозил. Действительно, не прошло и минуты, как оба драчуна с деловым видом растворились в сумерках, а «Солнышко» осталось.
- Оооочень интересно... По улицам ходиииить! - пропел он себе под нос, переходя рельсы. - Мноогое узнаешь и поймееоооошь!
За дверью в заборе выше человеческого роста, в здании с толстыми стенами, оставшемся с незапамятных монастырских времен, явно шло какое-то заседание. Заседали, как Мирон понял, эзотерики. Бррр... Или еще какие человеки с высокой миссией.
Лица у дежурящих у дверей и спорящих в коридоре были вполне честные. Трое мужчин среднего возраста и одна девушка увлеченно обсуждали, почему больным детям ни в коем случае нельзя надевать черное.
Нет, не эзотерики, наверное. Духовные.
Он остановился и спросил у высокого мужика с добрым лицом:
«Солнышко» ?
Ага, солнышко — безмятежно подтвердил тот. - Там на двери написано.
А кого это вы выгнали? - наудачу сделал ход Мирон. - Непозитивных каких-то?
Да какой там позитив — сморщился мужик. - Невежливо спорить по ходу собрания. Если ты хочешь что-нибудь узнать про нашего общего Отца, проходи. Там как раз его ученица рассказывает. Тебе что-нибудь объяснить?
Да не — отболтался Мирон. - Я лучше ученицу послушаю.
Только тихо — сказал мужик и приоткрыл дверь.
Собрание было в самом разгаре. Лекцию читала невысокая полная женщина, которая рассказывала про какого-то гуру, который умер в прошлом году, но на самом деле никогда не умер, и жил он до этого в казахской степи за Петропавловском. Все очень напоминало духовную тусовку в Гокарне.
Мирон стал слушать и ничего ужасного не нашел. Впрочем, он в принципе не любил искать в людях что-то ужасное. Духовные вроде были ничего так. Зал был заполнен в основном какими-то тетками и мужиками за 40 и с детьми младшего детсадовского возраста, которых на каждую тетку приходилось по 3-4. Нормально так, решил Мирон, расслабился и начал слушать про позитив.
Великий Учитель, как они рассказывали, был самый что ни на есть культурный герой. Он не ел мяса, а то и вообще, кажется, ничего неделями не ел, совершал великие открытия, давал людям мудрые советы и учил лечиться с помощью скрытых резервов собственного организма. В общем, обычный такой гуру, живущий в далеком полумусульманском захолустье. И тут, расслабившись окончательно и глядя сквозь ресницы, Мирон заметил, что на первом ряду, восхищенно раскрыв рот, сидит Мирей. С ней была какая-то серьезная девушка лет на пять ее старше.
Мирон мотнул головой, но Мирей не исчезала. Это как-то ломало ему картину мира. Он плохо знал Мирей, но она вообще ни с кем не общалась и никогда не проявляла интереса ни к чему, связанному с гурьем, телеской, духовкой и психотерапией. А тут сидит... Эк ее переклинило.
Он вспомнил, что в фэндоме, в сети, где уже пяток лет как в прямом эфире активно пишут фанфики и круглые сутки обсуждают персонажей, все время всплывает какая-то пожизневая магия. Может быть, тут тоже какая-то магия. Но, сколько он ни тусовался среди просветленных, магии там никогда не находил. Только биоэнергетика всякая.
Блин, опять эзотерички...
Он начал наблюдать за первым рядом. Нет-нет, обычные люди, не заглюченные даже, осмысленно глядят... Никаких признаков секты, вроде бы, не было.
Да и не надо. Просто человек не на своем месте. Вот эта девушка — на своем месте, лекторша со своим солнечным позитивом — на своем, а Мирей — не на своем. Может, ей тут что-то надо?
В это время лекторшу сменила другая женщина, маленькая и сухонькая.
Мирей напряглась и начала сверлить ее взглядом.
Ага, подумал Мирон.
В следующее мгновение женщина открыла рот, и на всех присутствующих обрушился водопад совершенно жутких стихов. Мирона чуть не стошнило. «Кровь-любовь» и «одна-трава» по сравнению с этим выглядели бы гениально. Хуже были только последние стихи одной известной ему поэтессы про фламандское восстание, но поэтесса уже давно просто «окаменела», как выражались знакомые, а эта...
Большая часть людей просто вежливо слушала, и только одна Мирей продолжала сидеть и сверлить. Ого, думал Мирон, какая она вежливая. Я бы пристукнул сразу.
Он захотел встать и выйти, но вдруг понял, что по рукам и ногам разлилась какая-то жуткая противная слабость. Сидеть было неудобно, встать — невозможно, и это было настолько отвратительно, насколько вообще может быть. Вспомнился дурацкий эпизод со страшными рабочими на стройке... Как я мог не заметить... Черт... Неужели здесь то же самое?.. А где мужик?..
Он почувствовал, что впадает в нефиговую панику, и попытался хотя бы закрыть глаза. Глаза не закрывались. Оставалось держать в фокусе Мирей.
Выражение лица Мирей становилось все более угрюмым, и наконец между ней и женщиной повисло чуть ли не грозовое облако. Это было ощутимо тяжело — и наконец женщина вздохнула, захлопнула книжечку с торчащими из нее разлохмаченными листками и спустилась с возвышения.
Мирон торопливо задышал. Он совсем не понял, о чем говорил следующий рассказчик — наверное, о духовном совершенстве — но состояние удалось поправить за пятнадцать минут его выступления. Спасибо, Мирей.
О-о-ом нама шивайя...
Он дождался, пока все закончится, и выполз в коридор. В коридоре Мирей, которую тщетно удерживала за локоть подруга, говорила лекторше:
Нет, я больше не смогу приходить.
Почему? - удивлялась лекторша.
У нее очень много плохих стихов. И она говорит, что она пишет их «по духовному заказу». Вы же видите, это... это же вредно!
Что вредно? Что? Писать стихи? - удивлялась рассудительная лекторша. - Вы что, думаете, что она не имеет права писать стихи? Все имеют право писать стихи, в которых выражают свои чувства, и читать их на нашем собрании. Вы еще скажите, что мы должны ей это запретить.
Мирей махнула рукой, взяла на буксир вторую девушку и начала пробираться через толпу людей, спешащих подойти к столику с картонной коробкой для мелких пожертвований и выпить специального чаю с молоком. Он догнал ее у выхода.
Ну и чего ты так расстроилась? - говорила ей подруга. - Все имеют право читать стихи, они никого не выгоняют. У них хорошо. И я тебе еще не рассказала о прозрениях Учителя...
Ага, хорошо — уныло сказала Мирей. - Никто не понимает. Нельзя пускать в приличное общество «пчел». Пчелы тоже людей едят — все ценное вызнают, выспросят и тебя же без него оставят. Оса просто так загрызет, а пчела еще опаснее.
Да какие пчелы, ты чего? - испугалась подруга. - Нельзя делать из людей визуализацию своих страхов. Мало ли чего тебе снится.
Ух ты, елки... Надо бы прислушаться.
Хороша визуализация — вступил в разговор Мирон, подойдя сзади. - Тебе тоже плохо было?
Было — не удивилась Мирей, которая казалась совершенно выжатой. - Я к ним больше не приду, извини, Ясень. Они клевые, у них еще и поесть можно, и чаем поят, но если у них еще и пчелы...
Все, все, не пристаю — отмахнулась упомянутая Ясень. - Я буду знать, что тебе туда не надо. В конце концов, у нас все свободно.
И это неправильные пчелы. Вы смотрите, они вас высосут досуха.
Ясно. Это неправильные пчелы.
Это неправильные пчелы.
Ага. ПонЯл!
По дороге к метро их догнал какой-то мужик безумного вида, с совершенно черным от горя лицом.
Это там центр вашего Отца?
Да, мы оттуда как раз идем — сказала Ясень.
Скажите, какие у них шансы на лечение рака в третьей стадии? У меня дочь в больнице лежит, ей собираются делать операцию, может быть, они помогут? У них бывает без операции?
Вот как, подумал Мирон, они еще и рак лечат?.. Это было уже плохо, потому что ему как-то попадались гуру, занимающиеся лечением рака. Сострадательная Ясень начала объяснять направление и то, как сделать нужный поворот.
Н-н-нет — вдруг сказала Мирей, которая выглядела очень усталой. - Если врачи говорят — операция, то нужно делать операцию. А потом они уже после операции хорошо помогают...
Ясень обиделась.
Они втроем дошли до метро, проводили Ясень и пошли в какое-то кафе. Мирон чуть не лопался от незаданных вопросов. Но Мирей сидела молча и жевала пончик. Ей явно хотелось что-то сказать.
Ты чего к ним пошла-то? - спросил Мирон для порядка. Он знал, что после развода людей, особенно девушек, тянет на разные странные дела.
У меня проблемы — неопределенно отболталась Мирей. - Но я заработаю. А вот пчелы — это действительно плохо. Хуже, чем осы. Лазят везде.
Какие еще пчелы? - наконец дорвался Мирон. - Пчелы Винни-Пуха? Давай рассказывай уже!
Ну, это... - подобралась Мирей и начала рассказывать. - Короче, слышал про эпидемию летом? Есть два вида насекомых, которые паразитируют на людях в городе...
Чего?..
читать дальше
СОБАКИ
Эти дурацкие двое возвращались домой всегда под вечер. «Вечер» и «домой», вроде бы, были для них понятием растяжимым. А для Шкалика растяжимой была только привязь. Иногда она была перегрызаемой. Эта- не была.
Если ты свободная собака, то ты должен бежать.
Шкалик знал, что бежать теперь, может быть, не удастся, но ему, вопреки всем правилам, хотелось все-таки вынюхать выход отсюда, из запертой комнаты, где двое сидели на корточках над телами лежащих без сознания людей.
Один из них заворчал не по-собачьи и написал в воздухе знак, который Шкалик уже, кажется, видел. Это тре-у-гольник. Тре-у-гольники — это дорожные знаки. Что именно на них написано, Шкалику было невдомек. Но машины слушались квад-ратов и тре-у-гольников.
Шкалик был привязан к батарее коротким поводком, чтобы грызть было неудобно. В комнате с задернутыми шторами было очень темно. Лежащие в ней вонючие люди шевелились и стонали. Рядом с некоторыми валялись упаковки от каких-то таблеток. Пол был застелен ковром.
Двое обходили комнату по кругу, то присаживаясь на корточки и трогая тела лапами, то вставая и споря друг с другом впол-ворчания. Они шипели, как паровозы, и корчили ужасные рожи — даже не как собака, а как сова.
Шкалик тщательно запоминал все это, думая, не придется ли ему Умирать. Но Умирать мать его не учила, и, значит, надо будет как-то делать все самому. Может быть, если начнут дергаться лежащие рядом беспамятные люди, получится натянуть до конца поводок, носом или лапой подпихнуть к себе таблетку и съесть. Нет ничего хуже, чем умирать от жажды, если что.
Один из двоих заворчал громче, достал из кармана коробочку — и в приоткрытый рот лежащего положил маленькую штучку, которую заставил того проглотить, закрыв рукой рот и прижав челюсть. У Шкалика встала дыбом шерсть, он открыл пасть и вывалил язык.
Животные — наставительно заметил один из двоих — должны служить тем, кто их меньше и лучше.
Второй кивнул.
Затем они вышли, прикрыв за собой дверь. Шкалик знал, что они вышли ненадолго, а квартира большая и темная. Раз в сутки его выводили на прогулку, а все остальное время держали здесь. На отчаянные вопросы и даже виляние хвостом двое не отвечали.
Наверное, я им нужен, чтобы сторожить — думал Шкалик. Он не знал, какие животные имеются в виду — но если тут появятся еще собаки, то это живодерня.
А если еще люди, то их сманили. Он знал, что по вокзалам иногда промышляют опасные люди, которые приманивают грязных собратьев на бутылку вонючки. Больше этих собратьев никто не видел.
Он собрался с духом и начал отчаянно грызть поводок. Поводок был из чего-то очень скользкого и прочного и не поддавался, но Шкалик не терял надежды.
На полу шевельнулся человек, простонал и открыл глаза.
Открыла. Шкалик понял, что это здоровая женщина, потому что от нее сразу же начало пахнуть не болезнью и не укусом, а нормальным человеческим запахом, как будто ее никто не отравил. Женщина села, вынула из длинных лохматых черных волос белую костяную шпильку — теперь и так было все ясно, почему-то подумал он - покрутила в пальцах и засунула обратно. Руки у нее не дрожали.
Женщина спокойно приоткрыла дверь и выглянула в длинный темный коридор с высоким потолком. - Никого — прошептала она. Шкалик заскулил.
Тихо — бросила женщина, вышла и вернулась с телефонной трубкой. Она нажала несколько кнопок, нахмурилась, потом все-таки еще раз выглянула в квартиру — и позвонила.
Это я... Да, да, я тут, у них все на месте. У тебя полчаса. Что значит — нету получаса?.. Тут двадцать человек и одна собака! Нет, я не знаю, зачем им собака! Их двое!
Валерьевна! — захрипела трубка — Я не успею. Они уже возвращаются!
Тогда давайте прямо сейчас. Вам не жалко месяца работы? Зачем вы напрасно дергали Зеленого? А зачем вам тогда Ковбой, если вы работать не умеете? — сказала женщина и выключила трубку. И начала причесываться и заплетаться.
Шкалик бросил грызть поводок и начал забиваться под батарею.
- Ничего — сказала страшная женщина, когда в двери грохнуло что-то тяжелое. - Сейчас мы вас всех отсюда вынесем. Потерпи немножко. Вот с-собаки.
ЭЛЕКТРОЗАВОД СКАЯ
На железнодорожной станции Электрозаводская Мирей огляделась, отделилась от толпы, легла на живот и протолкнула себя в узкую дырку под декоративной решеткой, из которой состояли стены перехода. Решетка шла поверху, а внизу был квадратный небольшой проем. Он не имел никакого значения до тех пор, пока несколько лет назад в переходе не установили выходной турникет. Можно было сигануть с платформы вниз или слезть по опоре, а потом спуститься по склону и обойти забор, но у нее совсем не было времени.
У, девушка, как вы ловко пролезли — сказал какой-то дядя вслед. Мирей отряхнула штаны и побежала вниз по бесконечным ступенькам, чтобы успеть в метро.
В метро она прошла за каким-то деловым гражданином и немедленно нарвалась на свисток. Но если быстро пробежать пятнадцать ступенек по эскалатору вниз, то менту будет лень за тобой гоняться, и ничего не будет. Поэтому Мирей быстро пробежала положенные пятнадцать ступенек и спряталась между стоящих бабушек.
Спустившись вниз, Мирей выдохнула, села в поезд до Семеновской и начала читать книжку. Во втором кармане жилета, украшенного защитными разводами, лежал бутерброд с сыром. Кусок сыра вчера отрезал Рома на работе, когда пил с ней кофе. Разгрузочный жилет — прекрасная штука. Удивительная штука — разгрузочный жилет. Правда, Рома не всегда хороший чувак.
У нее было четыре часа, не считая дороги, пока Нита не уйдет. Нита замечательно обращалась с детьми, хоть ей и было всего девятнадцать лет. Стоп, какие «всего»? Девушке девятнадцать лет, она работает, учится и даже находит время помогать соседям по дому... Пока они ездят на всякие там конкурсы... как говорят в интернете, лол.
Ну и лол.
Семенов ская, Электрозавод ская... Кто такой Скай?
Наверное, Скай — это такой чувак, большой и легендарный, и он на самом деле построил метро. Это должен быть какой-нибудь выходец из англичан, приехавший помогать советским рабочим строить социализм, популяризатор вроде Дина Рида. Очень здорово помог. А метро сначала решили назвать именем Ленина, но потом спохватились, что у них вообще-то государство рабочих и крестьян, а самого главного рабочего так и не упомянули. Но это было зачем-то запрещено. И тогда его имя начали вставлять в названия всех более- менее загруженных станций — Бауман Ская, Щелков Ская... И даже Первомай Ская.
Мирей отряхнула жилет от крошек. Большая тетя слева заворчала.
Люблю есть в метро — сказала Мирей. - Дома некогда, на работе не на что.
А ведь и правда — мечтательно сказала большая тетя и устроилась поудобнее. - Ты ешь, ешь.
Выбежав из метро, Мирей побежала по указанному адресу, отдала заказ, который забыла отдать вчера и потом долго извинялась, добежала до курсов с сегодняшним конкурсом и тут поняла, что деньги уже есть, а бумаги и красок как не было, так и нет.
Вот ни у кого ничего нет! — укоризненно и наставительно произнесла бледная черноволосая девушка, которая вела занятия, и выдала ей тему, четвертинку ватмана и краски.
Четвертинка ватмана! Краски! И полкарандаша!!!
Мирей целых два часа была счастлива и забыла о времени. Потом на телефоне прозвенел будильник.
«Еще немножко» - решила Мирей, еще немножко порисовала, вспомнила про электричку, облилась холодным потом и рванула к девушке показывать рисунок.
Замечательно.. Э, замечательно!.. — почему-то развеселилась девушка и потянула рисунок у нее из рук. - Сколько у вас фантазии! Слушайте, давайте его нам, мы его в последнюю выкладку положим. Я как раз думала, что бы туда...
Какую выкладку? - почему-то обиделась Мирей. - А мне? А я, что, не имею права?
Я сосканирую! - начала отбиваться девушка. - У нас галерея рисунки не украдет!
Так он же не высох еще — сказал еще кто-то. - В следующий раз заберете. Да еще и в галерее повисит.
Да, да, в следующий раз...
Мирей покраснела, кивнула, сказала спасибо, извинилась, отдала рисунок и краски и рванула к метро. Не потеряв ни денег, ни жилетки, ни книжки, она наконец обзавелась проездным, но забыла чек. Чудом вернувшись и найдя этот несчастный чек на «подоконнике» перед кассовым окном, она влетела в турникет с такой скоростью, что фотоэлемент просто не успел захлопнуть створки, и под заполошный свисток охранницы понеслась по эскалатору вниз. На этот раз сработало не правило пятнадцати ступенек, а, скорее, выражение лица: внизу ждал какой-то мент, но, увидев абсолютно круглые глаза Мирей, он просто отошел в сторону. Она прыгнула в поезд, повисла на поручне, вытащила книжку и углубилась в нее, яростно жалея о том, что бутерброд уже кончился.
«А вот Алекса однажды задержали на эскалаторе, утянули в ментовку и там долго мурыжили, и он опоздал на собеседование» - вспомнила она. - «А потом, выходя наконец из ментовки, он плюнул в нее, и она сгорела».
На самом деле она не сразу сгорела. Алекс увидел это через месяц, потому что проходил мимо. Но приятно думать, что иногда во что-то неприятное достаточно плюнуть, чтобы оно сгорело.
Все это время не переставал звенеть будильник. Мирей попыталась одновременно достать из кармана телефон, высыпать оттуда крошки и засунуть туда же книжку. Книжка и телефон упали одновременно. Какой-то парень встал с места, помог ей поднять книжку и телефон, отряхнул Мирей от крошек, которые взялись невесть откуда, если только не из кармана с книжкой, и усадил на свое место. Мирей кивнула, покраснела, запихнула все по местам, вытащила расческу и принялась приводить себя в приличный вид. Соседи по бокам слегка отодвинулись. Ой...
- А причесываться вообще некогда... - вздохнула Мирей в пространство. Но на этот раз ей никто не посочувствовал.
На Электрозаводской Мирей купила билет, ввинтилась в электричку, выдохнула и посмотрела в окно. Наверное, там Нита уже ждет-не дождется... Сколько времени?
На телефоне было 2-37.
Мирей не поверила и переспросила у соседа. Сосед показал часы с тем же результатом.
И тогда Мирей горько заплакала, потому что поехала домой на два часа раньше, а ведь можно было бы еще куда-нибудь зайти, что-то сделать, спокойно полежать на траве или даже поесть. Поесть!..
Она вывалилась на конечной станции, утешаемая всем вагоном, и, хлюпая носом, направилась домой. Ее встретили веселые дети и перемазанная мукой Нита.
Мы учились готовить — заявила она. - Я убираю, вот...
Ма-ма... - только и сказала Мирей, увидев кухню, равномерно засыпанную мукой.
Мама — это ты — серьезно заявил младший.
Ладно, мама — это я... А ты-то кто после этого, а?
Вы что! Нельзя так говорить — не менее серьезно сказала Нита. - Дети запоминают.
Она медленно сняла жилетку, на цыпочках пробралась к раковине и принялась умываться.
Нита торчала в коридоре.
Ты давай домой — грустно сказала Мирей, доставая совок. - Мама — это я.
Она провела пальцем по белому слою. Получилась бабочка.
Они обе удивленно моргнули, когда бабочка шевельнула крыльями и взлетела.
ЛОТОЧНИК
...Она выходит со станции «Красные ворота» каждый раз, мелкая такая, с белыми волосами, и я слежу за тем, как ее белые волосы и ее длинные ноги, ее руки с длинными пальцами, которые что-то ловят в воздухе, и она сама растворяются, не оставляя следа, в жарком облаке над дорогой.
На асфальте иногда остаются отпечатки каблуков. Два маленьких следа.
У нее длинный нос и такое выражение лица, как будто ее пугает все вокруг.
Наверное, она интердевочка, как в старом кино. Но такие бывают только в кино, я спал с разными подстилками, от плечевых до самых дорогих, когда работал в охране у бывшего мэра, но в кино все точно было интереснее. Поэтому, когда я продаю лотерейные билеты, я слежу за ней, а она выходит из метро и все время куда-то девается, и я не понимаю, почему я теряю тот момент, когда она переходит дорогу. В конце концов, должна же она куда-то деваться, потому что не переходить же улицу пешком. Никто не остановится, и собьют тебя, как курицу.
Но не переставать же мне верить собственным глазам.
В общем, она переходит дорогу каким-то непонятным мне способом, возникает на той стороне (я опознаю ее по лохматой голове) и уходит в ту сторону.
«В ту сторону» - потому что не по улице в сторону новостроя, а вообще неизвестно куда. Жара, и все плывет, но там, куда она направляется, все как будто темнеет и камера фокусируется, и она идет твердым шагом, как в кино, задрав этот дурацкий нос, и подбородок такой твердый, как будто она Зоя Космодемьянская. Молодая такая. Резкая.
Я это вижу, но не глазами, я додумываю, как додумывает за меня собака, которая все время приходит и садится у лотка. Сэндвича хочет. У собаки куцый лохматый хвост и короткая шерсть, и иногда мы с ним понимаем друг друга, как кобель кобеля.
«Кобель кобеля» — это сказала какая-то дура-баба, увидев, как я провожаю глазами интердевочку, а пес на меня глядит и язык высовывает, тупила. После сорока все бабы думают исключительно о себе, нет чтобы отнестись к мужику с уважением, раз его ведет на свеженькое. А я романтик, я свеженькое люблю, особенно люблю выглядывать таких в толпе, прежде чем подойти.
Чо в белый красилась, если не интердевочка.
Она такая испуганная, но, я думаю, вполне поведется. Надо будет осторожно. Сказать, там, что-нибудь доброе, мороженого купить. Деньги уже потрачены, надавить как-то там, ну, что деньги я на тебя уже потратил, а ты ..опой крутишь тут каждое утро.
Чо в белый красилась, да. Если честная такая.
Никогда не мог нормально общаться с бабами, мог только уломать на переспать. Они сразу такие хорошие становятся, убеждают себя, что ты это все от большой любви. Ага, как же, стал бы я кого-то уламывать от любви. От любви я когда-то скамейку сжег, где моя первая чмокалась с Арамом из восьмого класса. Скамейка у нее была под окнами, я такой облил бензином и поджег, а потом дверь ей бензином облил, они потом с ментами искали, кто это сделал, но не нашли.
Я это делаю потому, что встает. А на эту у меня так встает, что вообще не могу даже определить, когда она там улицу переходит.
Чо в белый красилась.
Гордая такая.
Так что я псу какой-то колбасы из сэндвича кину, которым обедаю, и жду.
Иногда ее от метро до перехода провожают случайные мужики, хипстерня всякая, а другие выглядят, как бомжи, один даже розу подарил, свежую, а не потасканную какую. Тогда у нее такой вид, как будто ее оскорбили, прям, я не знаю, гордость какую в себе нашла. Наверное, трахается с ними со всеми. Если провожает, значит, спит.
Если б у баб была гордость, они бы не трахались и детей всех зачинали в пробирках. Потому баба и не человек, что ее трахать можно, меня вот поди трахни, не во что меня. А если им это еще и нравится, то сразу все с этими бабами ясно, это как в сериале, хочет, значит, все.
Я еще ее на собаку подманивать собираюсь. Буду так ласково с собакой разговаривать, она и подойдет, они все любят, когда с животными хорошо обращаются. Думают, я с ними потом буду как-то хорошо обращаться, хотя нет, с этой, может, и буду, лишь бы подошла.
Ох ты сволочь, лишь бы подошла, ой, черт, умру, лишь бы подошла, только бы подошла бы...
МИРЕЙ И ПЧЕЛЫ
В тот день Мирон как раз поменял вписку на новую, когда увидел на столбе объявление «требуются разнорабочие». Разнорабочие требовались на заводе, на конвейер. Он пошел по указанному адресу, заблудился в районе Красносельской, обошел бывшие общаги и вдруг увидел, как из ворот за трамвайными путями вываливаются два чудака — один что-то другому упорно засовывал за шиворот, а другой сопротивлялся.
Мирон направился к ним, дабы разнять, но они разбежались. Рыжая борода пострадавшего пылала ярким факелом в свете дня, и Мирон вспомнил, кто это — неофициальный глава тусовки «саженцев», еще одной смешной группы московских «зеленых», сажавших везде деревья вопреки любым запретам.
Эй! - окликнул их Мирон, но ответа не было. Покуда предводитель удалялся в одну сторону, а его обидчик, ругаясь — в другую, Мирон вспомнил, что у этого человека печальная история — деревья «саженцы» начали сажать еще в Питере, после гибели его девушки, покончившей с собой. К нему присоединялась куча народу. Боги мои, когда это дошло до Москвы-то?.. - Эй, отвяжись от него! - А ведь я бы тоже так поступил, если бы...
Но все это происходило не слишком долго, не успел он изготовиться помочь, как драка уже закончилась, и тут внимание Мирона привлекла вывеска с большой надписью «Солнышко». Оттуда выходили еще какие-то люди необычного вида, один из них — с большой плетеной мандалой в руках. Стоит хотя бы заглянуть — решил Мирон — раз я так протормозил. Действительно, не прошло и минуты, как оба драчуна с деловым видом растворились в сумерках, а «Солнышко» осталось.
- Оооочень интересно... По улицам ходиииить! - пропел он себе под нос, переходя рельсы. - Мноогое узнаешь и поймееоооошь!
За дверью в заборе выше человеческого роста, в здании с толстыми стенами, оставшемся с незапамятных монастырских времен, явно шло какое-то заседание. Заседали, как Мирон понял, эзотерики. Бррр... Или еще какие человеки с высокой миссией.
Лица у дежурящих у дверей и спорящих в коридоре были вполне честные. Трое мужчин среднего возраста и одна девушка увлеченно обсуждали, почему больным детям ни в коем случае нельзя надевать черное.
Нет, не эзотерики, наверное. Духовные.
Он остановился и спросил у высокого мужика с добрым лицом:
«Солнышко» ?
Ага, солнышко — безмятежно подтвердил тот. - Там на двери написано.
А кого это вы выгнали? - наудачу сделал ход Мирон. - Непозитивных каких-то?
Да какой там позитив — сморщился мужик. - Невежливо спорить по ходу собрания. Если ты хочешь что-нибудь узнать про нашего общего Отца, проходи. Там как раз его ученица рассказывает. Тебе что-нибудь объяснить?
Да не — отболтался Мирон. - Я лучше ученицу послушаю.
Только тихо — сказал мужик и приоткрыл дверь.
Собрание было в самом разгаре. Лекцию читала невысокая полная женщина, которая рассказывала про какого-то гуру, который умер в прошлом году, но на самом деле никогда не умер, и жил он до этого в казахской степи за Петропавловском. Все очень напоминало духовную тусовку в Гокарне.
Мирон стал слушать и ничего ужасного не нашел. Впрочем, он в принципе не любил искать в людях что-то ужасное. Духовные вроде были ничего так. Зал был заполнен в основном какими-то тетками и мужиками за 40 и с детьми младшего детсадовского возраста, которых на каждую тетку приходилось по 3-4. Нормально так, решил Мирон, расслабился и начал слушать про позитив.
Великий Учитель, как они рассказывали, был самый что ни на есть культурный герой. Он не ел мяса, а то и вообще, кажется, ничего неделями не ел, совершал великие открытия, давал людям мудрые советы и учил лечиться с помощью скрытых резервов собственного организма. В общем, обычный такой гуру, живущий в далеком полумусульманском захолустье. И тут, расслабившись окончательно и глядя сквозь ресницы, Мирон заметил, что на первом ряду, восхищенно раскрыв рот, сидит Мирей. С ней была какая-то серьезная девушка лет на пять ее старше.
Мирон мотнул головой, но Мирей не исчезала. Это как-то ломало ему картину мира. Он плохо знал Мирей, но она вообще ни с кем не общалась и никогда не проявляла интереса ни к чему, связанному с гурьем, телеской, духовкой и психотерапией. А тут сидит... Эк ее переклинило.
Он вспомнил, что в фэндоме, в сети, где уже пяток лет как в прямом эфире активно пишут фанфики и круглые сутки обсуждают персонажей, все время всплывает какая-то пожизневая магия. Может быть, тут тоже какая-то магия. Но, сколько он ни тусовался среди просветленных, магии там никогда не находил. Только биоэнергетика всякая.
Блин, опять эзотерички...
Он начал наблюдать за первым рядом. Нет-нет, обычные люди, не заглюченные даже, осмысленно глядят... Никаких признаков секты, вроде бы, не было.
Да и не надо. Просто человек не на своем месте. Вот эта девушка — на своем месте, лекторша со своим солнечным позитивом — на своем, а Мирей — не на своем. Может, ей тут что-то надо?
В это время лекторшу сменила другая женщина, маленькая и сухонькая.
Мирей напряглась и начала сверлить ее взглядом.
Ага, подумал Мирон.
В следующее мгновение женщина открыла рот, и на всех присутствующих обрушился водопад совершенно жутких стихов. Мирона чуть не стошнило. «Кровь-любовь» и «одна-трава» по сравнению с этим выглядели бы гениально. Хуже были только последние стихи одной известной ему поэтессы про фламандское восстание, но поэтесса уже давно просто «окаменела», как выражались знакомые, а эта...
Большая часть людей просто вежливо слушала, и только одна Мирей продолжала сидеть и сверлить. Ого, думал Мирон, какая она вежливая. Я бы пристукнул сразу.
Он захотел встать и выйти, но вдруг понял, что по рукам и ногам разлилась какая-то жуткая противная слабость. Сидеть было неудобно, встать — невозможно, и это было настолько отвратительно, насколько вообще может быть. Вспомнился дурацкий эпизод со страшными рабочими на стройке... Как я мог не заметить... Черт... Неужели здесь то же самое?.. А где мужик?..
Он почувствовал, что впадает в нефиговую панику, и попытался хотя бы закрыть глаза. Глаза не закрывались. Оставалось держать в фокусе Мирей.
Выражение лица Мирей становилось все более угрюмым, и наконец между ней и женщиной повисло чуть ли не грозовое облако. Это было ощутимо тяжело — и наконец женщина вздохнула, захлопнула книжечку с торчащими из нее разлохмаченными листками и спустилась с возвышения.
Мирон торопливо задышал. Он совсем не понял, о чем говорил следующий рассказчик — наверное, о духовном совершенстве — но состояние удалось поправить за пятнадцать минут его выступления. Спасибо, Мирей.
О-о-ом нама шивайя...
Он дождался, пока все закончится, и выполз в коридор. В коридоре Мирей, которую тщетно удерживала за локоть подруга, говорила лекторше:
Нет, я больше не смогу приходить.
Почему? - удивлялась лекторша.
У нее очень много плохих стихов. И она говорит, что она пишет их «по духовному заказу». Вы же видите, это... это же вредно!
Что вредно? Что? Писать стихи? - удивлялась рассудительная лекторша. - Вы что, думаете, что она не имеет права писать стихи? Все имеют право писать стихи, в которых выражают свои чувства, и читать их на нашем собрании. Вы еще скажите, что мы должны ей это запретить.
Мирей махнула рукой, взяла на буксир вторую девушку и начала пробираться через толпу людей, спешащих подойти к столику с картонной коробкой для мелких пожертвований и выпить специального чаю с молоком. Он догнал ее у выхода.
Ну и чего ты так расстроилась? - говорила ей подруга. - Все имеют право читать стихи, они никого не выгоняют. У них хорошо. И я тебе еще не рассказала о прозрениях Учителя...
Ага, хорошо — уныло сказала Мирей. - Никто не понимает. Нельзя пускать в приличное общество «пчел». Пчелы тоже людей едят — все ценное вызнают, выспросят и тебя же без него оставят. Оса просто так загрызет, а пчела еще опаснее.
Да какие пчелы, ты чего? - испугалась подруга. - Нельзя делать из людей визуализацию своих страхов. Мало ли чего тебе снится.
Ух ты, елки... Надо бы прислушаться.
Хороша визуализация — вступил в разговор Мирон, подойдя сзади. - Тебе тоже плохо было?
Было — не удивилась Мирей, которая казалась совершенно выжатой. - Я к ним больше не приду, извини, Ясень. Они клевые, у них еще и поесть можно, и чаем поят, но если у них еще и пчелы...
Все, все, не пристаю — отмахнулась упомянутая Ясень. - Я буду знать, что тебе туда не надо. В конце концов, у нас все свободно.
И это неправильные пчелы. Вы смотрите, они вас высосут досуха.
Ясно. Это неправильные пчелы.
Это неправильные пчелы.
Ага. ПонЯл!
По дороге к метро их догнал какой-то мужик безумного вида, с совершенно черным от горя лицом.
Это там центр вашего Отца?
Да, мы оттуда как раз идем — сказала Ясень.
Скажите, какие у них шансы на лечение рака в третьей стадии? У меня дочь в больнице лежит, ей собираются делать операцию, может быть, они помогут? У них бывает без операции?
Вот как, подумал Мирон, они еще и рак лечат?.. Это было уже плохо, потому что ему как-то попадались гуру, занимающиеся лечением рака. Сострадательная Ясень начала объяснять направление и то, как сделать нужный поворот.
Н-н-нет — вдруг сказала Мирей, которая выглядела очень усталой. - Если врачи говорят — операция, то нужно делать операцию. А потом они уже после операции хорошо помогают...
Ясень обиделась.
Они втроем дошли до метро, проводили Ясень и пошли в какое-то кафе. Мирон чуть не лопался от незаданных вопросов. Но Мирей сидела молча и жевала пончик. Ей явно хотелось что-то сказать.
Ты чего к ним пошла-то? - спросил Мирон для порядка. Он знал, что после развода людей, особенно девушек, тянет на разные странные дела.
У меня проблемы — неопределенно отболталась Мирей. - Но я заработаю. А вот пчелы — это действительно плохо. Хуже, чем осы. Лазят везде.
Какие еще пчелы? - наконец дорвался Мирон. - Пчелы Винни-Пуха? Давай рассказывай уже!
Ну, это... - подобралась Мирей и начала рассказывать. - Короче, слышал про эпидемию летом? Есть два вида насекомых, которые паразитируют на людях в городе...
Чего?..
@темы: роман про Мирона
-
-
05.05.2017 в 16:24-
-
05.05.2017 в 20:31Ничего, они там все починят) В масштабах, доступных человеку, который растет.
-
-
05.05.2017 в 20:54