Геркуланум

[Миранда Элга]

(это еще один рассказ про летчика, а теперь я знаю, что он умеет, кроме как летать).
под катом американская неграмотность, моя неграмотность, мои измышления о людях, живших давно, и прочие радости. Исторической точности не обещаю

Ну что ты несешь - думаю я. - Урну с пеплом. Горсть песка, смешанного с сахаром. Что ты несешь.
Я отряхиваю куртку и поднимаюсь, потому что здесь нет ничего, ничего, кроме развалин, солнца и ленивого ветерка, которому незачем помогать людям осматривать развалины. Осматривать. Это же черт знает что. Как будто здесь среди нас есть какой-то доктор, который осмотрит бывшее поселение, простучит его, прослушает, даст таблетку - иди, город, возвращайся в мир живых.
А город встанет и пойдет...
Я почти не замечаю тех, кто приехал сюда со мной. Я занят.
Там были люди, там сейчас нет людей.

В темноте, где раньше пели сверчки и трещали цикады, было страшно и пусто. Трава не гнулась под ветром, жара застыла, и вот сейчас, сейчас - обрушится молот с неба.
Потом земля опять дрогнула. Он слышал это во сне. Ему было страшно. Все ушли, а он не мог уйти.
А я слышал его, и теперь нужно было взять правильное направление.
Нельзя человеку столько сотен лет видеть кошмары. Это неправильно. А ведь под землей ему было еще хуже.

На последней улице лежат две груды камней. Справа - посветлее, слева - потемнее. Это тут. Жирный проводник что-то вещает. Он не историк, не археолог, это просто любитель денег. А вот тут отделись, дружище, от стада, сделай два шага и посмотри.
Загляни под стену, там пустота в форме человека. Под стеной вырыт лаз, в который не помещается больше одного любопытного. Черт, на моей родине наверняка кто-то уже святотатствовал бы, сбрасывая вниз недокуренные сигареты. Не знают, что наполовину выкуренную сигарету нужно оставлять на чужой могиле, чтобы покойнику стало легче. Кто же им поможет.
Я именно так и сделал бы, только я больше не курю. С прошлой моей работы прошло не так много времени.
Впрочем, в моем звене, как и во всех американских ввс, было такое понятие, что летчик должен курить. Выпил бы с удовольствием, но здешние мертвые - не поймут.
Закурить, украдкой оставить на чужой могиле... Или тоже не поймут? Вроде бы им крови надо было... Не-пом-ню.
"Воскурение уже совершили до тебя" - раздался ехидный голос, с которым я сжился как с родным. - "До тебя. Большое такое воскурение, на весь город хватило".

Это как при жизни отпеть, думаю я, кусая губы. Из церкви выгнать. Проклясть заживо. Только не больно-то и получилось. Вон, нет тут почти никого. Сначала молились богам, резали черную овцу, выли, оплакивая. Потом выстроили стену из камней перед холмом, который еще не раскопали. Построили новый город. Потом проклинали заново языческих покойников... А там, далеко на юг, еще теплится огонек - добрые люди несколько веков назад отпевали по католическому обряду. Все души давно ушли, хотя кое-кто слился с местом, перейдя в иное качество - как же это, бросить свой дом?
А вот этот не уходит.
- Это ему - решительно сказал я и положил на низкий камень сигарету, недокуренную до конца. То есть - тебе. Возьми... то есть прими мою... ну, это...
Прости. Я этих слов не знаю.
И он откликнулся, пустота дрогнула, и на низком камне проступил облик.

...Приказали, значит, иди.
Это у нас с ним, стало быть, общее.
Он какой-то тупой, как я погляжу. Или не тупой, просто заморенный? Нет, вроде здоров. Высокий, но сутулый, смуглокожий... немой? или просто говорил мало? Корзину носил на голове, ходил по улицам, погонял осла, мычал что-то в такт, как здесь делают крестьяне. Пел кому-то песни. Кажется, в основном слушался.
Слушался или командовал... Один черт. Не солдат. Не гладиатор. Здесь было много рабов, куда же без них... Или просто бедный человек, были же в этом городе бедные люди?
Интересно, почему он уходить не хочет. Когда его накрыло, он упал, свернувшись в клубок, и не помнит ничего. Только жуткое ощущение, которое я сам испытал пару раз - мальчишками мы спорили, кто может дольше не дышать, и прижимали к горлу скрученный платок.
Только обрушенная стена, и камни градом. Толстый хитрый итальяшка объяснял нам, что город сначала накрывает туча, потом волнами - пепел, всякая дрянь тоннами, а потом лава, которая сжигает все, вот как этого человека под стеной.
Черт, у меня же нет ничего... Ничего для него... Хотя нет. Для себя у меня есть лакрица, а силы у него будут мои. Я сунул в рот комок липкой гадости и прислонился к стене. Мы приехали сюда слишком быстро.
Теперь его мысли были сонными, спокойными. Как это называется? Выспался?
Мы всегда так работаем.
Я ищу, а кое-кто еще - помогает.
Я нахожу, а напарник - говорит, отвлекает того, кто просыпается, потревоженный моим визитом. А я кормлю мертвых. Я, простой, тупой, материальный, неизощренный человек, я - колыбель для кошки, ниточки, сплетенные между пальцами. Мертвые хватаются за меня, как за поплавок. Пока человек, которого держат невидимые клещи долгов, вины, неудавшейся смерти, постепенно приходит в себя, я держу его, а потом нужно отпустить.
Я думал, что я плакальщик. Похоже, я просто убийца. А мой собеседник - жертва? Ну нет уж, если он не жертва - то и я не убийца.
Но если он не умрет, он не сможет жить заново. По крайней мере, ни один еще не отказался. Обычно им плохо.
Не знаю, что я буду делать, когда встречу того, кому хорошо. Возможно, он выпьет меня досуха. Но это непредсказуемо.

- А как я умер? - он теребил меня, как собака тряпку. - Как я умер?..
Жажда узнать эту тайну была у него столь велика, что мне наконец стало не по себе.
Черт его знает, что там было на самом деле. По расположению фигур ясно, что боги бродили по улицам, окликая живых, и им вряд ли было смешно.
Древнегреческих богов люди представляют плохо. Индейцы со своими богами обходятся проще - вот они, среди живых, вот они - среди мертвых, и везде их отличишь по притяжению, равному притяжению планеты, и люди знают, где их место, а где место богов... А тут понятие об иерархии слегка подпорчено. Видно, город такой.
- Какое у тебя горе?
Это был неожиданный вопрос.
- Я не уберег... - слетело у меня с языка.
- Кого?
Дурацкий вопрос. Страну, где была война? Как бы я мог ее уберечь? Когда туда пришли мы, все уже было сделано.
Я потер вспотевший лоб.
- Я бомбы бросал. Этого достаточно.
- А как я умер? - он понял, что я не хочу отвечать, и переключился на другое. - Ты что-то бросил в меня, и я умер?
- Нет! - ну надо же.
- Нет, нет - успокаивающе зашептал внутренний голос. - Он тут вовсе не при чем. Он пришел тебя разбудить.
- А почему сны были такие страшные? Почему? - и тут он запаниковал. - Я помню! Я не уберег сокровище!
- Какое сокровище? - удивился я.

Обычно у них ничего не бывает. Горсть праха, нажитого при жизни. Украшения, глиняные таблички, амфоры с драгоценным вином, последняя бутылка виски, мятая кружка, пистолет с одним патроном, щепотка золотого песка. Когда они приходят в себя, они теряют к этому интерес, как будто уже начали жить там, где должны оказаться, а земное остается праху земному.
А этот цепляется.
Я полез в яму и обшарил ее, насколько хватало рук. Уже триста с чем-то лет как пусто.
- Может быть, сокровище кто-то украл? - спросил я как можно аккуратнее.
- Нет! Нет... Я не уберег! Я!
- Тише, тише... - вступился внутренний голос. - Я хоть посмотрю, что за сокровище такое. Расскажи мне, что ты потерял?
- Я потерял сокровище... - заплакал парень. - Я потерял...
Мои силы утекали на глазах. Все равно, что ведро воды вылить в Ниагарский водопад. Этак скоро во мне ничего не останется.
- Прекрати! - взмолился я. - Сколько можно! Затк.. успокойся!
Он не отставал.
Ехидный голос в моей голове начал перечислять какие-то даты, и темнота неожиданно отступила.
- Годы падения... - мягко говорил он. - Годы возрождения... неразборчивое бормотание. Плиний Младший... Черное облако...
И я с удивлением понял, что несуразный юноша из давних времен занят им целиком.
Интересно, как так получается?
Слушать это все мне было ни к чему, и я склонился над камнем, закрывая последнюю выбитую на нем черту. И сигарету, кстати, тоже. Мимо прошли два пожилых немца с огромными животами, щелкая фотоаппаратами. Группа разбрелась по каменным островкам, и откуда-то слева доносился энергичный голос нашего провожатого, расписывающего в красках ужасы времяпровождения богатых людей.
- А правда, что на человеческом сале...? - спросила какая-то звонкоголосая леди. Окончание вопроса упало куда-то за стену: тяжела ты, человеческая наивность. - А правда, что павлиньи перья?..
- А это еще ничего... А вот когда Этна извергалась... - вторил ей мой ехидный друг небывалым эхом. - Ты слушай, слушай. А вулканы бывают нескольких видов: по гавайскому принципу извергаются и под водой, и тогда там вырастает небольшой остров...
- Когда это Этна просыпалась? - испугался лежащий под стеной. - а ты действительно в небе летал или я сошел с ума, пока здесь оставался?
- Летал - серьезно подтвердил я. - Как этот... Икар. И летаю. Я воевал. А ты очень долго здесь лежишь. К сожалению, мы не можем подарить тебе новое тело, а черной овцы у нас нет, и...
Молодой засмеялся.
Он смеялся, как осужденный на пожизненное заключение, которого пришли выпускать, а мира вокруг не оказалось.
- Мое сокровище велико. Разве я могу куда-нибудь уйти, не успев спасти его?

Я присел на камень, почесал в затылке и задумался глубоко-глубоко. Свитки? Здесь сохранились папирусные свитки. Камни? Дом? Золото? Статуя? Вот задача... ну не руины же этого проклятого театра!
Черти б меня взяли с моим недостатком классического образования. Я даже не знаю языка, как я могу кого-то расспросить. А эти туристы явно знают не больше меня...

Ниша в форме человека начинала потихоньку обретать особенный вид. Сквозь дыру просвечивал, казалось, ветхий пергаментный лист: вот золотистое сияние, вот свет потемнее, вот рваные края, обгоревшие лохмотья, а вот след, который останется навсегда...
Это как с телом. Не все истлевают, оставляя скелет. Кое-кого закапывают в глину, и мне достается кусок глины. Кто-то съеден рыбами, и на морском дне вырастают водоросли, которые называют волосами покойника. Тогда я сажаю гидроплан. А здесь, в Геркулануме, смерть показывает бесконечный фильм об одном и том же, не считаясь со зрителями. Все, что потом растащили любопытные, когда-то было заровнено толстым слоем туфа, под которым шел все тот же фильм. Тело распадается в пепел, пепел оседает, а потом...

- Потом можно строить дома - радостно подсказал парень. Я чуть не вскрикнул. - И вырастает виноград. А я думал, что уважаемые люди лгут, говоря нам, что мы лишь почва для виноградных лоз. Но их слова верны, а прошедшие века подтверждают истинность их слов.
Грамотно как заворачивает. Ишь ты.
- А ты что умеешь? - спросил я. - Вроде бы не из этих... пьяниц.
Двадцать пять, чет-тыре буквы... я как та девушка за стеной. Надо было освежить курс истории, пройденный в колледже. В голове на миг возникла абсурдная картина, знакомая мне по фильму о римских оргиях.
- Каких пьяниц? - смутился молодой. - Я служил богатому человеку, философу, и жил в его доме: ему я был дальний...
Тьфу, опять какое-то незнакомое понятие.
- Кто? Дальний родственник?
- Да. Я умел петь, и его это радовало. И у меня были вышивки - смутился молодой. - Мои вышивки. Я теперь их даже не узнаю... Мне все время не хватало сил. И ему не хватало слуг, и он был скуп, но я должен был благодарить его...
- А что еще ты помнишь?
Молодой задумался.
- Я хранил сокровище и прятал его от всех. Но я был болен. Больного легко обобрать, да и хранитель из него неважный. Больной - обуза в доме, и меня отправили в город, так как я не мог быть никому полезен в доме моего отца. Мое сокровище было бы здесь в безопасности, а мое обучение продолжалось бы... Я плохо это помню.
Ехидный голос впал в смятение, не реагируя на нужные слова.
- К-как так? Мужчины вышивали?
Теперь понятно, почему ты не вмешиваешься, зараза... Ты сам ничего не знаешь об этом веке.
- Вышивали - с гордостью подтвердил молодой. - Женщины ныне заняты совсем другими делами. И я хорошо умею. Я не могу класть стены, но могу складывать слова и краски. Хотя... что я. Меня же нет больше. И сокровища моего нет...

Какое-то время стояла тишина, и пустота в нише начала остывать. Я в отчаянии ударил по камню, вложив последние силы. Невидимая ткань замерцала, потом опять стала ровной и даже гладкой - как будто молодой при жизни был из шелка.
А он был похож на нынешних итальянцев со дна общества... Только на плече какие-то два шрама от хлыста. На минуту я ощутил их своими. Вот не повезло с родней человеку! Сокровище ему помогали хранить. Мудрые, понимаешь, люди...
- Славно! - одобрил внутренний голос и пошел болтать дальше, радостно рассказывая молодому о проблемах извержения вулканов на Севере.

- Что вы делаете? - спросили меня из-за плеча. Я обернулся. На меня уставилась симпатичная дамочка в огромной шляпе.
- Тссс... прошу вас, мэм, подойдите поближе.
У меня запрыгали перед глазами радужные пятна, и я присел, чтобы не упасть. Девица наклонилась, осеняя меня тенью от сетчатых полей.
- Только по секрету... Я хотел отбить кусочек от этого здоровенного мраморного бруска! Хоть что-то нужно отсюда унести на память!
- Вы пьяны? - отшатнулась она. - Это не мрамор, это вулканическая порода! До чего же некоторые доходят... Варвар! просто варвар!
- Ну-ну - усмехнулся я, а губы расползались, будто я и вправду был пьян. - сразу видно, что вы чистопородная англичанка!..
- Варвары... - опасливо бормотала она, отходя за поворот. - Как можно... в такое место...

Вот так вот.
Я стою, как дурак, эти двое выясняют, кто из них вулканолог, дамочка сейчас позовет провожатого, а то и врача... Нет, врача не позовет. Неужели я буду первым в мире человеком, разделенным с внутренним голосом? Или нужно будет изображать сумасшедшего, страдающего солнечным ударом, варить воду и цепляться за камни, только бы не уходить? Парень-то еще не готов. Сокровище... Как может выглядеть такое сокровище?
Черт.


А теперь они читают вслух. Как будто нам еще мало.

Ворвался в глубь моей дремоты сонной
Тяжелый гул, и я очнулся вдруг,
Как человек, насильно пробужденный"

Декламировал внутренний голос. Радостно и громко.
- Черти б тебя взяли, - простонал я. - Я скоро кончусь! Будешь читать стихи на моей могиле!
- Не дождешься - фыркнул он. И продолжил.

Мы были возле пропасти, у края,
И страшный срыв гудел у наших ног,
Бесчисленные крики извергая.

Опять они про водопад... Твою ты мать.
Я казался себе водопадом, в который уходит вода. Закурить еще одну, что ли.
Надо прислониться к стене и ждать дурака-итальянца. Может, от него будет больше пользы.

"Теперь мы к миру спустимся слепому, -
Так начал, смертно побледнев, поэт. -
Мне первому идти, тебе - второму".

Судя по звукам, провожатый сгонял туристов в табун, чтобы погнать на осмотр театра. Я погрузился в размышления, придумывая вежливую отговорку: в людьми, которые потащат тебя на плечах по дороге обратно, лучше не ссориться. Туннели они увидят и без меня. Сошлюсь на клаустрофобию.
Но туристы не торопились.

Внутренний мой товарищ продолжал ломать "Комедию" на несуразные части, и скоро возвысил голос, приближаясь к торжественному финалу. Ради порядка я прислушался.

Мысль такова, что мало молвить: "Мало"!

О Вечный Свет, который лишь собой
Излит и постижим и, постигая,
Постигнутый, лелеет образ свой!

- Так... Я забыл...
- Нет, прошу тебя, читай! - вежливо, но сильно подтолкнул его молодой. - Читай, потому что я никогда больше этого не услышу!
О господи, подумал я. Вот идиоты. Ладно, читай. Читай. Хуже не будет.

Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья...

- Да, да...

Таков был я при новом диве том:
Хотел постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в слиянии своем;

Но собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.

Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
Любовь, что движет солнце и светила...
И...
- Черт, оно кончилось. Прости, друг, я больше не могу...

- Вот оно! Вот! - закричал молодой, моментально растеряв свои такие-этакие древние манеры.
Я оглянулся. Вроде бы ничего не изменилось. Сокровища нет. Внимание отвлекать нечем. Остается только вскрыть вену, выпуская кровь для любезного покойника. Тогда меня наверняка сожрут.
Или я просто ничего не вижу?
Что, любовь, что ли? Да нет, какая любовь? Кого он здесь любил? Они об этом говорят в первую очередь, когда просыпаются.
- Под словом "любовь" драгоценный Данте Алигьери имеет в виду необоримую силу, часть которой заключена в каждом человеке - зачем-то пояснил мне внутренний голос. - А не то, о чем подумал ты. Ты еще слишком молод, чтобы ухватить истину за хвост. А сокровище вовсе не в этом.

Нет, это я совсем устал. Я не соображаю, о чем они. Ткань стала более плотной, значит, пора отпускать. Хотя мне кажется... кажется... когда они закончат, они уйдут в обнимку, а от меня совсем ничего не останется.
Это я сказал вслух.
Зря. Юноша немедленно переключился на меня.

- Ничего не остается? Бред какой. Конечно же, остается... от тебя вот осталось - виновато забормотал я.
- А что? Что остается? что останется от меня? - не отставал он. - Вот сейчас! Вот прямо сейчас!
- Тихо-тихо.... Не кричи так, я же не железный... А что остается...
Я взял дотлевающую сигарету и сделал последнюю затяжку. Молодой затих.
- Остается нам, друг, та самая теплота. Я ее чувствую. Ты существуешь, я существую. Пока мы действуем, это всегда хорошо видно. Видишь, она заполняет осыпающуюся форму человека, и тихо вокруг, только туристы перекликаются странно высокими голосами.
- Какая теплота?
- Ты. Ты очень истончился за прошедшее время, но я тебя хорошо слышу и вижу. Ты на редкость хорошо светишься.
- Я тоже слышу и вижу... - тихо сказал он. - Но это не я... Это мое сокровище. Оно со мной. И мне не хватает сил хранить его. Я же еще не умер.
Сигарета окончательно превратилась в пепел, истлевая целиком. Пепел стал белым. Я чувствовал, как истончается связь.
- Говори быстрее! - крикнул он.
- Именно я? - переспросил я и выругал себя за дурацкий вопрос. Когда я буду умирать, мне попадется такой же придурок, как я.
Я стиснул зубы и закрыл глаза. Надо было докурить, это последняя...
Внутренний голос заплакал.
- Умри... - сказал я. - Умри...


что тут. где тут . зачем тут. меня здесь не было. Это не камни, они текут, это не воздух, он горит, это не ветер, я его не слышу, я его не слышу, я его не...
Он еще бежал, в панике хватаясь за голову и крича, когда обломок воротного столба ударил его в спину. Глаза не видели, руки не слушались, но он запомнил, как его слуха достиг странно тихий шорох - это высокий человек наверху вел рукой по камню, стирая с него белый пепел. И другой, жаркий пепел сыпался с неба.
...Пепел засыпал его с головой, он закрыл голову руками, задохнулся и проснулся там, где никто не ходит.
Никто не ходит там, где одна сплошная дорога.
Дорога быстрее, чем ветер. Он осмотрелся.

Он посмотрел на свои пустые руки, прозрачные, как ветки того дерева, которым он когда-то стал. Он был когда-то зверем, деревом, камнем...
А пеплом он был только один раз. Он летел по ветру, и ветер качал его.
Попробуй, сказали ему. Измени направление ветра.
И он пошел, переставляя ноги, отряхиваясь, как растерянная гончая, и за ним вились остатки пепла, искрясь в бесцветном воздухе.

Сокровище он нес, прижимая к груди, и сокровище - сияло.

@темы: тибет, глупости, летчик