[MirandaGluk]

Девятилетние

Она смотрит на меня, не понимая.
Я все еще смотрю на нее, но я понимаю больше, чем она. Она выше меня ростом. У нее есть все, чего нет у меня - морщинки у глаз, сильные руки, модная одежда. Завтра она будет очень занята. Так что надо поговорить сегодня.
- Почему ты не хочешь, чтобы я туда шла?
- Потому что там нет того, что тебе нужно - говорю я. Нет, мне не скучно каждый раз говорить одно и то же. Ее телу столько же лет, сколько моему. В конце концов, я чувствую себя старше, но это не всегда правда.
- Глупости ты говоришь - отвечает она и кружится на месте. - Мне с ними интересно, почему тебе все равно? А с тобой иногда скучно.

На улице стоит жуткая жара, так что мы идем к фонтану и набираем из него две кружки освежающей воды, кислой, с пузырьками. Я бы выпила чего-нибудь другого, но попробуй сделать это при ней. Она с ужасом скажет "спиртное!" и начнет читать мне лекцию о его вреде. А я ничего не знаю. Я необразованная.
Ее жизнь - бесконечное обучение. Моя теперь, под старость - бесконечное чтение и пение . А также смирение. Потому что я - из неизмененных. А она - из девятилетних.

Девять лет - лучший в мире возраст.
В девять лет человек достаточно развит, чтобы познавать. В девять лет у кого угодно суставы гибкие, тело не отяжелело, гормональный взрыв еще только виден на горизонте, мальчики прилежно учатся, не забывая гонять мяч, девочки уже написали все прописи мира и на переменах лазают по деревьям, даже не думая о том, как они выглядят в зеркале. Люди эмоционально и интеллектуально развиты, добры и счастливы - там, на пороге созревания. А потом все портится. Все необратимо портится.
В конце концов, зачем хорошему человеку, способному на высшую интеллектуальную деятельность, весь этот ад? Я иногда сама так думаю. Я вспоминаю свое взросление. Это было мучительно. Я была невыносима, и люди были невыносимы. Может быть, это и есть счастье, когда для другого человека все иначе.
Хотя вот у нее и мамы-то не было. И не надо! Она - это я. Просто выросшая другим способом.
Они очень хорошо и ровно растут. Все химически сбалансировано.
- Так он там будет? - спрашиваю я.
- О, конечно! Сарра, ты же знаешь, какой он хороший? - она светлеет лицом и начинает кружиться, и я отчего-то любуюсь совершенством ее фигуры - ноги, не длинные и не короткие, живот, который в мое время посчитали бы слегка полноватым, идеальную атлетическую форму, невинное выражение лица. В мое время обожали разбирать внешний вид по кусочку, вслух, чтобы уничтожить соперников и соперниц. Отвратительно. Хорошо, что больше так не будет.
Она хихикает, когда все встречные со мной раскланиваются.

Когда она вышла из кокона, мне было не так много лет, но я твердо знала, чего я хочу. Я снесла к чертям всю инфраструктуру трех городов, разбила на мелкие части все идиотские дома до фундамента и расчистила по кирпичику место, где они стояли, засеяла травой автострады, пустила летать аэропланы на солнечной энергии и корабли на воздушной подушке, уничтожила всех врагов и призвала к себе союзников. У нас у всех выросло много детей. Нет, не тех, которых рожали бы. Этих, родившихся в девятилетнем возрасте. Растущих, не выходя из него.
Боже, я так счастлива теперь жить среди них! Ни грубого слова, ни страшных дел. Они умны, добры, отзывчивы, они быстро забывают плохое и радуются хорошему, а уж как они учатся!
Они очень логично мыслят.
Я счастлива видеть вокруг нас город, залитый солнцем, с травой вместо бетонных тротуаров и уютными дикорастущими домами вместо небоскребов. Я могу разводить бабочек, скорпионов, кошек, светлячков, и никто мне и слова не скажет. Теперь даже звери ходят по улицам, не вредя человеку. Я ненавидела бетон, стекло и асфальт. Какое оно все было противное, ужасное!.. О!.. Когда это все сносили, я готова была плясать от счастья.

"Он" - это ее ровесник. Я его не люблю.
Я, конечно, ей не мать, но это спонтанная реакция. У нас много спонтанных реакций, мы, можно сказать, злые. Не то, что они.
Он длинноногий, застенчивый, тихий. Он приходит с цветами. У них множество планов на будущее, и я все-таки радуюсь, когда они бегают по саду, держась за руки. Ничего ужасного в нем нет, что в них вообще может быть ужасного в целомудренном времяпровождении? Он очень умный, может быть, даже умнее ее. Но вообще-то, конечно, нет.
Я вспоминаю свои взрослые годы. О боже.
Она гораздо умнее меня. Потому что она - это я. Не уставшая. Не замученная. Никогда не работавшая иначе, как по доброй воле. И, что очень важно, никого никогда старинным способом не рожавшая. Все ее дети, если они будут, родятся другим, более естественным и добрым путем.
Я очень тщательно за этим следила.

Несчастные мои суставы не позволяют мне пойти сегодня в горы. Даже коллаген их не спасет.
Мы идем по недавно разбитому саду, и она рассказывает мне о том, что на ферме, где недавно вылупились динозавры, есть возможность поселить новых людей и их новых питомцев - кошек или птиц. В коконах новые люди вырастают до девяти лет за несколько дней, и я радуюсь новым людям просто потому, что их вырастит она.
Второе поколение настоящих людей далось нам непросто. Нам пришлось тщательно разобраться в собственной наследственности, привести в порядок ум и здоровье, исключить возможность болезней, а потом понять, что наши методы воспитания тут не годятся. Мы совершили несколько ошибок.Теперь за дело возьмутся они. А мы можем и умереть спокойно.
Мне никогда не будет снова девять лет. И все-таки... Девять лет! Какой прекрасный возраст!..
Над нами летит красная стрекоза и, жужжа, садится в траву выше моего роста.

- Сарра, я хотела тебя спросить. Только не обижайся.
Черт, она помнит, что я умею обижаться. Это было так давно. Я была еще эмоционально нестабильна.
- Да.
она хмурится от этого "да".
- А когда ты умрешь?
- Завтра - говорю я. - Завтра. Я завтра умру.
Это на миг останавливает ее, и она замирает. Хорошо тренированное тело прекращает все движения, расширяются зрачки, затрудняется дыхание. Но это ненадолго. Они не кричат громко, не ругают и не бьют друг друга, если только не впадают в смертельный ужас, они не...
- Это несправедливо!

Ничего себе "не кричат".
- Я завтра умру - рассудительно объясняю я, испуганная таким выбросом чувств. - Я же тебе объясняла. Я не хочу оставаться на этой планете среди чистых вас. Из моего поколения осталась только я. Я - плохой пример. Я хочу, чтобы вы жили счастливо. Без меня.

Я не думала, что будет столько слез. Они вообще плачут редко и недолго. Мне приходится использовать все свои давно забытые навыки утешения.
- Я вас люблю, а особенно я люблю тебя - объясняю я. - Но мне пришлось делать очень много тяжелых и трудных вещей, пока я жила без вас - объясняю я. - Некоторые люди из-за этого даже умерли.
- Да, да... - бледнеет она. - Я помню. Так делать нельзя.
- Мне пришлось работать, когда я не хотела, есть то, чего не едят, делать то, чего я не хочу, спать и просыпаться в ненужное время, ходить на ненужную работу и делать всякие глупости ради выживания. Это была плохая жизнь, и поэтому я придумала и создала себе вас. Ты помнишь, раньше были другие люди. Такие же, как я. Ваши прародители.
- Ага, они решили умереть, а когда умирали прародители других семей, я не плакала - говорит она сквозь слезы. - Мы все утешали друг друга. Это было ненадолго, и можно было опять смеяться, петь и играть. А сейчас я плачу. Ой, как мне плохо...
- Это так и бывает - плохо - объясняю я, стараясь сделать так, чтобы она все-таки поняла. - Но ведь это не смерть. Смерть случится со мной, и меня просто не станет. А смерть - это вообще не больно. Помнишь, я тебе рассказывала, что люди раньше умирали мучительно и плохо. А теперь достаточно сделать себе укол.
- Но ведь тебя же не будет! - опять кричит она.
- Но ведь ты же успокоишься? - строго спрашиваю я и ругаю себя за это. Мы не затем их выращивали, чтобы они плакали. Или... или как-то не так. Надо говорить и думать как-то не так.
- Нет! - плачет она и вытирает слезы рукавом. - Не надо умирать! Я не привыкла, чтобы тебя не было!
- Слушай - говорю я. - А если умирает один из вас? А если умирает зверек, циветта или кошка? Или белка? Или собака? Или даже ручной дельфин? Неужели твоя грусть продолжается всю жизнь?
- Нет - в растерянности смотрит на меня она. - Они не такие, как ты. Когда они умирают, мы плачем и их хороним, но от этого не так плохо. А когда ты умрешь, что-то сломается. Пожалуйста, не надо! Пожалуйста! Пожалей меня!
- Но и ты пожалей меня - тяжело говорю я. - Я запланировала вашу жизнь без меня. Каково мне, такой старой и усталой, жить в мире, где я - только напоминание о плохом? Зачем я вам нужна? Я вас только пачкаю.
- А хочешь, я тоже чем-нибудь испачкаюсь? - сквозь слезы спрашивает она. - Тебе будет легче?
- Не будет.
- Тогда скажи, как будет!
- Просто не будет. У меня была очень, очень плохая жизнь - говорю я. - Я стану легче. Может быть, я превращусь в бабочку или цветок.
- Да ! - смеется она сквозь слезы.
Это работает. Они вообще легко отвлекаются.

Он приходит в полдень, с письмом от нее.
В письмо вложен засохший цветок и элегия. Я внимательно читаю то и другое. Так и есть, на лепестках засохшего цветка и на листке - слой эйфориака.
- Это для того, чтобы я не превратилась ни в бабочку, ни в цветок? - строго говорю я ему. - Чтобы я изменила свое решение?
Он краснеет.
- Вы понимаете... Она тоже приняла решение...
- Вот как? - улыбаюсь я. - И какое это решение?
- Я не могу сказать. Оно просто есть.
- Если это можно объяснить, то... - но не успеваю я договорить, он бросается со всех ног, распугивая кормящуюся в заводи стаю фламинго. Они взлетают, как живые цветы, и я так заворожена, что забываю спросить его, для чего он говорит эти глупости лично мне. Нельзя же, в конце концов, додумывать лишнего о человеке. О ней - тем более.

Вечером концерт на главной открытой сцене города, и мы сидим на крыше, наслаждаясь видом. Солнце только что село, и сцена светится, как белый цветок. Но я смотрю не на нее, а на свое лучшее творение, а оно смотрит на меня. И всхлипывает.
- Не надо жалеть о том, чего больше нет - говорю я наставительно. - Подумай о том, что без меня будет хорошо.
- Почему это хорошо?
- Я - последний человек, который помнит о том, что такое горе. Память о плохой жизни останется только в учебниках. Никто не будет знать на собственной шкуре о том, что такое унижение, боль, стыд, страх. Люди больше не будут рождаться в муках, учиться через силу, умирать в ужасе. У вас есть прекрасная, легкая жизнь и спокойная смерть, и без меня вам будет гораздо легче. Мне тоже тяжело, потому что мое тело хочет жить. Но, когда ты начнешь это понимать, тебе станет гораздо легче. Понимаешь? Легче? Это ли не цель?
Она внимательно смотрит на меня и успокоенно вздыхает. Я тоже успокаиваюсь. Может быть, она все-таки меня наконец понимает.

Над крышами города летит стальная стрекоза. Дома днем отсвечивают белым и алым. Наш дом на высокой горе, и я лежу на моховом ложе, глядя на то, как ко мне подходит один из моих скорпионов.
- Зачем ты осталась тут со мной? - спрашиваю я. - Чего тебе хочется, дитя мое?
Она сидит спиной ко мне, качая на пальце бабочку.
- Попрощаться.
Это дико. Откуда она это взяла? Я давно искоренила все ритуалы. Но надо помнить, что в девять лет ритуалы возникают ниоткуда, только отвернись. В девять лет уже не боишься темноты и вместо этого видишь фей в гуще зеленой листвы. В девять лет...

- Может быть, не надо прощаться? - с трудом говорю я. - Не надо тебе на это смотреть.
Она стряхивает бабочку с пальца и поворачивается ко мне.
Ее выражение лица напоминает мне виденное в зеркале, и я понимаю, что что-то могла упустить. Они не должны взрослеть. Кому это нужно - взрослеть, думать о всяких ужасах без конца, страдать и мучиться. Это же нелепо. Девять лет - самый хороший возраст. Может быть, нужно что-нибудь еще исправить. Пусть там и остаются?
Да, исправить. наверное... думаю я. - наверное... Может быть, нужно ещё что-то исправить... Жаль, что времени больше нет...
Бабочка взлетает.