Кукла с редким именем (То, чего не было)

[MirandaGluk]

Кусок 29. Лето 2010. Ковбой стакнулся с Маугли, "Пещера" закрылась, и дальше - про девочку, которая не знала, что такое театр, и миньян десяти компьютеров


ЛЕТО
Настало утро, то есть — лето.
Лето началось с мая. Ничего ужасного пока не происходило. Гремела гроза, и лидер маленькой партии Удальцов ставил палатки в знак протеста в далеком северном городе. Ввели карту «тройка», и длиннющие очереди в метро по утрам стали еще длиннее, хотя, конечно, с ней было и удобнее.
Фестиваль «Пустые холмы» собрал пятьдесят тысяч человек. Очень малую часть его составили студенты Добровольного, устроившие дискуссию о том, может ли искусственный интеллект разрешать споры человека с человеком.

Запретили провозить велики в метро, но секта велосипедистов чувствовала себя хорошо — вроде бы, в Москве какие-то хипстеры собирались проводить велосипедные дорожки.
Отремонтировали парк «Царицыно», хотя и не до конца. Хиппи встречались там у сосны в День защиты детей. Толкинисты матерели и защищали диссертации, панки пафосно вымирали, прочие течения развивались, накачивали мускулы националисты, кое-кто тусовался на Гоа, все зачем-то ненавидели хипстеров, не обращавших на это особого внимания. Мирон побывал в пяти странах — Финляндии, Уругвае, Индонезии, Африке и почему-то Бельгии, о чем пока что никому не мог прочитать ни одной лекции. В Питере запретили топот котов, и интернет покатывался от хохота над губернаторшей Валентиной с дефектами речи, собравшейся навести порядок в городе - этой зимой на балконах висели высококлассные сосули.

Народ вечеринок, руководствуясь тем, что где-то существует пиратская партия, начал большой проект - «Пиратская вечеринка». Каждый раз снимали огромный зал, и с огромным успехов продавались билеты на разные ярусы — тысяча рублей на «Мятежника», две тысячи рублей на «Восставшего» и пятьсот рублей на танцпол. Народ вечеринок был просто в восторге.
Постаревшие фантасты устраивали прекрасные конвенты, а реконструкторы — шикарные балы, хвастаясь друг перед другом не менее шикарными нарядами.

«Пещера» закрылась, так как никто больше не мог принести достаточно денег, чтобы оплатить аренду, и под конец было устроено огромнейшее безумство - когда на железной лестнице горели свечи, когда народ бесновался и тащился, и ди-джей Грибник с его «ом мани падме хум ленин кремль гум цум» раскручивал свой безумный полет, запуская все новые треки.

Ом продолжался и продолжался, пока его кто-то не выключил.

ПОЛОСА ОТЧУЖДЕНИЯ

Когда ему приходилось спрыгивать с хвоста поезда, отпуская гремящую железяку и слетая в траву, перемешанную с гравием, обратно Ковбой шел не по шпалам, а прямиком по рельсам. По одной рельсе. Иногда он мог проскакать весь путь на одной ноге. Он сам не думал, зачем ему это.
На третьем километре после Рабочего поселка, за станцией, он услышал за спиной пыхтение. За ним бежал большой мощный лохматый, когда-то белый пес. Враждебности в собаке Ковбой не обнаружил.
Дело было в перерыве, и уступать дорогу, если что, пришлось бы только локомотиву, несущемуся на дикой скорости, или ремвагону. Но на пятом километре, когда пес начал уставать, Ковбой сам остановился.
Тебе чего? - подумал он, глядя в собачьи глаза.
Пес стоял, расставив лапы, и тяжело дышал. Высунутый язык был ярко-красного цвета, а шерсть сбилась в колтуны. Сейчас... - говорил весь его облик. - Сейчас... только отдышусь немножко...
Ковбой ждал.
Через секунду после того, как он решил, что пора идти дальше, облик собаки начал меняться. Ковбой не отвел взгляда — это было бы прилично живым — и подумал, что в этот раз смена формы выглядит очень привлекательно. Никаких страшных выкручиваний, которые обычно показывают в кино. Не больно, не уродливо и, главное, никто не оказывается без трусов в людном месте, что детям очень важно. Раз, была собака и два, становится человек. Это перемена смысла, а не перемена тела.
Ребенок, оказавшийся в «людном месте» - на насыпи посреди двух небольших рощиц — был тощим, смуглым, с грязными руками и курчавой шевелюрой. Белесой.
Ты что-то сделал? - перешел на звуковой язык Ковбой .
Я сделал — сказал мальчик. У него все еще были интонации большого сильного зверя.
А что?
Я убил это.
Это? Я понимаю.
Я понимаю — повторил мальчик. Эхо бы из него вышло превосходное. И тон, и хриплый голос — скопировал все. - Это получилось из всех людей. Я хорошо умею говорить, но я не могу про это. Облако.
Я могу — сказал Ковбой, сел на гравий, скрестив ноги, и подстроился.

То, что видел мальчик, совпадало кое с чем, что его очень пугало бы, будь он все еще жив. В записях видений своей любимой, которые он должен был просматривать после каждого транса, он видел, как большая белая собака сражается с огромной тучей, и это было очень страшно. Это было совсем недавно.
Я не успел найти человека до того — сказал мальчик, у которого в горле клокотало рычание . - Я убил это сам.
А человека? Человека ты нашел?
Я нашел человека потом. Человек все знает об этой... тяжелой... - он развел руками, показывая ширину облака. - Он сделал лекарство из моей крови. Он не любит эти облака. Ему это теперь помогает. Но я не могу жить с человеком. Я хочу с другими жить.
Почему?
Ты ос убиваешь. А он не дает мне делать ничего, только учит. Ты ко всему подходишь хорошо. Я хочу с тобой.

Ковбой еще раз посмотрел на этого беспризорника, который год с лишним искал в большом городе человека, способного принять и воспринять письмо, которое облегчило жизнь нескольким тысячам осиных жертв. И нашел.
Аль - неправильный человек, конечно, да. Он для тебя неправильный. Слишком бережет. Он тебя жалеет, а ты к этому не привык.
Но ведь я тоже буду тебя жалеть.

Я уважать тебя буду — серьезно сказал мальчик.
И я... уважать буду.
Какое-то время они молчали.

Прекрасная поймет — сказал Ковбой и распрямился. - Прекрасная поймет.

***
Ближайший отдых от близнецов планировался через пару дней, когда приедет Ежик. Хотя настоящим спасением, конечно, был детский сад. Но вот когда был выходной, а они оба просились гулять...
Для Мирей детская площадка у станции «Товарная» была самым жутким местом на свете. До нее надо было тащиться три квартала. Там нельзя было рисовать — в рисование надо уходить с головой. Там нельзя было играть в «Сердитых птиц» на телефоне — можно было пропустить тот момент, когда Борейке понадобится что-то от мамы. Иногда нельзя было даже читать — там попадались активные дуры-мамаши, которые были уверены, что читать книгу — непозволительная для матери роскошь. Так что Мирей сидела, рассматривала Марека, Борю, ветки, листья и песочницу и думала, что обижать детей она не хочет, а оставаться тут тоже совсем не хочет, а хочет она домой и работать.

Но сегодня не выходили ни ненормальная с затурканным ребенком из второго подъезда, ни религиозная с пятью малышами из третьего. Мирей достала «Хазарский словарь».
От чтения о принцессе Атэх и мыслей о росписи заказанных брошек ее отвлекло то, что кто-то дергает ее за рукав и трогает за колено. Она подняла глаза. Рядом сидела маленькая смуглая, как Атэх, девочка с косичками. Она была во вьетнамках, несмотря на погоду.
Ага, это с нашей станции сошли — сообразила Мирей. У них перерыв в электричках, что ли?
Семья была небольшая — мать с тяжелыми сумками, полными каким-то барахлом, две старшие дочери или племянницы — откуда их знать, кто они — с прикрытыми цветными платками косами. Они о чем-то тихо говорили на своем языке и перебирали тряпки в одной из сумок.
- Как тебя зовут? - поинтересовалась девочка.
Мирей.
- Ага. А как твоих зовут? Как зовут твои-их? - она не дожидалась ответа на вопрос, ей просто было интересно спрашивать, она привлекала внимание, и все. - А ты конфеты ешь?
Мать строго сказала что-то на своем языке. Вид у нее был довольно суровый.
- Да ладно, мы просто разговариваем — сказала Мирей, чувствуя себя неловко. Но не прогонять же маленьких детей, чтобы родители на их еще больше рассердились? - Она и не мешает. А тебя как зовут? Хочешь с ними в машинки поиграть?
- А у тебя есть деньги? Деньги у тебя есть?
- Да нет у меня денег, откуда деньги — отмахнулась Мирей.
- У них у всех есть! А ты откуда деньги берешь? - продолжала девочка. Ей было просто весело, а раз весело, то надо поболтать. В речи прослеживалась та же монотонность, с которой ее мать говорила в электричках — умоляя, прося, заговаривая: дайте, дайте, дайте. - У мужчин?
- Мирей поперхнулась.
- Ты чего? Кто берет деньги у мужчин? Нормальные люди на работу ходят!
- А на какую работу?
- Я рисую.
- Рисуешь? - судя по голосу девочки, рисования вообще на свете не существовало, а если и существовало, то на заборах. Ничего, не одна ты так думаешь — про себя хмыкнула Мирей.
- Ага. Ну, работать можно в разных местах. - Ничего в голову не приходило, кроме последних мест, но, может быть, она послушает, и ей станет интересно? - Ты что! Женщины вообще могут работать кем угодно. Курьером, инженером, танцовщицей. - Она улыбнулась, вспомнив последний заказ. - Художницей в театре. Тут есть кукольный театр.
- Театр? - переспросила девочка. - А что такое — театр?

И тут у Мирей что-то ухнуло внутри в глубокую яму.
Театр... Что такое театр... Да чтоб его... Ты даже не знаешь, что такое школа. Вас оттуда гонят, и все думают, что так и надо. Ходите по поездам, не с гитарой, как Ежик, не с цацками, а просто всей толпой изо дня в день — дай денег, дай денег, дай.
Театр...
Захотелось плакать, но плакать так, как будто умер кто-то родной и при этом незнакомый.
Она для разнообразия припомнила — нет, никто еще не умер. Ну, не умер, и слава богам, просто мир такой дурацкий. Мирия бы сказала, что это дурацкая тревожность. Незнакомой-то родни у нее было полно. Она даже никогда не интересовалась, кто они и когда они умерли.
Но вот тебе, чтоб не жаловаться - ты сидишь тут такая, горестная вся, продвинутая, жалеешь себя, что тебе никто не помогает, а рядом гуляет по улице человек, который никогда не узнает, что такое театр, умная книжка... школа, например...
Она сидела, как громом ударенная. Девочка еще что-то спросила у мамы, потом потеряла интерес к болтовне, вышла на середину площадки и начала танцевать. Из супермаркета долбила какая-то попса, и, чем хуже была музыка, тем старательнее, прилежнее и красивее выделывала коленца девочка.

Подкатила большая обшарпанная «буханка» — вся в неудачно закрашенных ржавых пятнах и разводах. За рулем был огромный небритый мужик в ношеной джинсовой рубахе. Замотавшись в платок поплотнее, женщина аккуратно подхватила все свои сумки, осмотрелась вокруг, позвала детей и со страшной скоростью погрузила всех в машину. Машина отчалила.

Вечером Мирей, уложив Борю и Марика, сидела на кухне и втыкала в процесс формирования баз данных. Процесс не шел. Гил молча заварил ей чай. Чай оставил в животе ощущение, как будто кто-то положил в него щепок.
- Да ну эти курсы — решила Мирей — я спать хочу.
Гил все так же молча расстелил на полу свою пенку.
- Мы же тогда были на сходке в Пэ Ка — сказала она перед тем, как заснуть окончательно. - Похоже, проект взлетел. У них сейчас постепенно все улучшается, я вчера даже заходила в лабораторию.
- У них даже открытая лаба?
- Ага. Все добровольно, что там прятать. Они даже детскую экскурсию туда водили. А ты представляешь, там у людей такая идея, что...
- Что?
- Ну, в общем, это... Ты же слышал? Передача добра по кругу — это еще не все. Они, кроме такой системы, которая делает за нас объединяющую работу, хотят построить оправдательного робота.
- Да, я слышал, но недослушал. Ты там застряла... Какого такого робота? Я же так и не понял.
- Я точнее скажу... А. Не оправдательного, а справедливого. Именно робота, человекоподобного, но не гигантского. Помнишь, Ая говорила про машинную справедливость?
- Разрыв шаблона. А зачем оно? Я думал, это все равно что-то плохое.
- Да я серьезно. Люди друг друга оправдывают очень редко, а справедливо относятся еще реже. Надо кого-то, кто будет беспристрастен.
- Ага, а потом они запустят его в космос, чтоб под ногами не мешался. Э... - Гил вдруг сел и подобрал спальник. - Слушай, а они гонят в нужную сторону. Если речь идет о законах как они есть, не о сложных делах... С этой задачей легко справится любой обучаемый ИИ.
- Да ну, там же все запутано. Ты сам говоришь, что ИИ делает, что ему сказали.
- Да не совсем.
- Этот ваш ИИ обучается всему, чему попало. Если они такие крутые, что исхитрятся породить какой-то очень сложный ИИ меньше, чем через десять лет, он и врать обучится. Для чего-то большего, чем ИИ, понадобится практически святость... Ну, святость... Святость... А что такое святость вообще? - Она задумалась. - Тебе по какому принципу?
- Ну, возьми христианский. Давай чисто механически. Надо молиться, поститься, не грешить и слушать радио Радонеж.
- О, а я поняла! - Мирей приподнялась на локте. - Не христианский. Иудаизм тут гораздо больше подходит!
- Почему?
- Смотри. - Она начала загибать пальцы. - Сервер, стоящий в стойке, постоянно выполняет свою работу и не просит взамен ничего, то есть делает это бескорыстно. Так?
- Так. Но почему тебе там нужен иудаизм? Христианский монастырь больше подходит. Все машины одного большого захудалого НИИ — это монастырь для компьютеров. На них игрушки не ставят и они даже кушать не просят. И техобслуживание им годами не делают, а они пашут и пашут, не греша...
- Иудаизм. Потому что много компьютеров, повторяющих один и тот же запрос, составляют миньян.
- Что такое миньян? - не понял Гил.
- Щас объясню. Проявление Всевышнего в мире, а точнее - процесс реализации Его Воли, имеет 10 субстанций. Этот процесс идет через 10 механизмов, 10 ступеней, которые, в частности, называются - сефирот (в единственном числе -сефира).
- И чего?
- В миньяне 10 человек. Каждый взрослый еврей старше 13 лет в миньяне проявляет свойство одной из сефирот. Они вносят богу предложение изменить то, что есть...
- Ни фига себе.
- Считывают реакцию на предложенное изменение и согласуют предложение и реакцию. То есть вполне алгоритм такой... А если есть 120 взрослых евреев, можно создавать общину. Двенадцать на десять равно сто двадцать. Все зашибись.
- А больше можно?
- Больше можно.
Офигенно. Но там ведь, вроде, только мужики? Как вообще гипотетически определить пол у компа?
- А мне пофиг. Зачем нам пол? Пол — это... Это какая-то ортодоксия! А зачем нам ортодоксия, если есть компы?
- И, это...
- Ага.
- Получается, этой тусовке тоже не хватает согласования.
- Ага.
- И надо, чтобы о создании такого робота взмолились десять компьютеров.
- Именно.

Гил встал с пенки, торжественно стряхнул с себя спальник и пошел на кухню набирать номер лаборатории.