При скончании века, на его острие,
совпадающем в данном случае с острием иглы,
скользящей по черной бороздке, кавалер де Грие
поет о своей Манон. Тополь в виде метлы,
прислоненной к небу,
сметает прочь остатки ночных
светил и ошметки своей же листвы заодно.
Звуки ложатся в стопку, как в церквах у свечных
ящиков поминальники. Голгофа входит в окно
черною крестовиной, понуждая звучать
арию как молитву. Шипение, треск, щелчки
придают торжественность голосу, накладывая печать
церковности на историю, в которой сердца толчки
не более чем механика. Работа пружины. Завод.
Ящик красного дерева. Ручка, что в наши дни
напомнит о кофемолке. Вот
мы и остались из всей родни на свете одни,
“Юлий Генрихъ Циммерманъ”. Поставщик двора
расстрелянного величества.
Тяжелый диск на штырьке
покрытый зеленым сукном.
Рулетка и ломбер. Вчера,
лет девяносто тому, солдат выносил на штыке
на свалку русской истории милую, тусклую жизнь
наших прабабок и прадедов.
Дачную местность. Сирень.
Однообразный мотив, с которым только свяжись -
не отцепится, не разломив голову, что мигрень.
http://borkhers.livejournal.com/