Что-нибудь, как-нибудь, пеплом и мелом,
Чёрным осколком, стилом неумелым,
Камнем, куском кирпича,
Острым резцом или пьяной походкой,
Килем по глади, сорвавшейся лодкой,
Медной бородкой ключа -

Там, где стирать не дано, отнимаешь,
Ходишь, рисуешь, плывешь, понимаешь,
Старые ноги влача.

Кисти - как ветки, но мысли - как блохи.
Наши деяния с виду неплохи,
Дальше - а как посмотреть.
Нынче и честь не такая, как раньше.
Есть тут один, на пять лет меня старше -
С ним не доспорила смерть.

Ты посмотри, как он искренне любит!
Он, ничего не жалея - не губит,
Он, не теряя, поёт.
Ни перед кем свой колпак не снимает,
Ходит, рисует, живёт, понимает,
Делает наоборот.

Те, кто, как он - это счастье и горе.
Я рисовал его в каждом вагоне,
В каждом дому под стрехой.
Я так и делал. Любая старуха
Это увидит, и день легче пуха,
Дальше - и век неплохой.

Ни перед кем свой расклад не откроет,
Выбьет, помилует, рушит и строит,
Скрипка лежит у плеча.

Я, если сравнивать - просто полова..
Ты, что родился, остался без крова,
Жил, проповедовал - брось меня снова,
Но сохрани скрипача!..

@темы: стихов

---

Кукла с редким именем (То, чего не было)

Кусок 13, шпион добрых дел и "Дура, верни гравитационную постоянную!" - "Я не брала-а-а-а!"
(оно же - мой запоздалый реверанс на популярную тему)




ШПИОН ДОБРЫХ ДЕЛ

Витя был шпионом добрых дел.
Он был сам у себя на службе, а не у какого-то там государства, и поэтому он обязан был собирать информацию обо всех паранормальных явлениях двух столиц и Нижнего Новгорода.
До 1989 года ему было, кому передавать информацию о том, что на самом деле происходит. На него работал отдельный «почтовый ящик», и от этих времен у него осталось чувство глубокого разочарования. Он имел контакты и дергал за веревочки, но давно понял - главное было передавать все важное не государству, которое не знает, что с этой информацией делать, а просто таким же, как он. Всего их в столице когда-то было трое, третий пропал давным-давно, по данным разведки, его пытались сжечь живьем.
Когда развалился Союз, Витя вздохнул свободно, так как уже давно вел собственную игру, пользуясь неограниченным сроком жизни и все возрастающими возможностями. На экранах буйствовали Кашпировский, Джуна Давиташвили и Алан Чумак. Но Витя не буйствовал.
Главной его целью было выяснить происхождение человеческих паранормальных сил. Для этого нужно было четко определять, что именно у нас паранормально. Стоило ли тогда удивляться, что вместо четкого определения многие годы возникало черт-те что.

К счастью, в отличие от многих специалистов, рискующих обмануться или серьезно пострадать, Витя мог проверять паранормальные явления простым способом — на себе.
Всесильная разведка знала одно — Витя приходит к новоявленной бабке или колдуну, садится за стол и задает один-два вопроса. Каких - не мог подслушать никто. Убить Витю к тому времени, как он сделался ценным специалистом, не было никакой возможности — поэтому в суровые времена Витя был ценным полигоном по раскрытию тайны бессмертия.
Витя явился черт знает когда, еще при царях и императорах. Половина отделов, занимающихся небывалыми делами, знали, что на нескольких портретах времен седой старины красуется бессмертная Витина рожа. От этого бесился когда-то сам Феликс Эдмундович Дзержинский. Витю можно было утопить, сжечь, расстрелять — все это не могло принести ему никакого вреда. Что именно происходило, никто из покусившихся на витину жизнь был не в состоянии объяснить, но он оставался цел.

Наверное, только угроза жизни и здоровью близких людей могла бы заставить его работать на государство, но к тому времени, когда образовалось это государство и окончательно проявился Витя, близких людей у него не обнаружилось.
Он с ностальгией вспоминал иногда, как когда-то он, полный благих намерений и только что вернувшись с отрогов Гималаев - в том году Витя как раз вернулся в Россию и обнаружил, что тут что-то не так - явился в кабинет уже обезумевшего Сталина, чье присутствие на политической карте только что заметил, и развернул рулон планов по обустройству зашедшего в тупик Советского союза. На следующий вечер знаменитой на весь Союз стала не его фамилия, а фамилия Чейн-Стокса, а преемники Сталина еще долго не могли обратить внимания ни на какие планы.

Не раскаиваясь, но не теряя надежды, в следующий раз он объявился во времена Хрущева. Грянула оттепель, но долго не продержалась. И тогда Витя исчез еще на пару десятилетий и появился в 80-х, когда все уже было, казалось бы, потеряно.

Витя был обычный простой бессмертный и считал, что мудростью надо делиться.
В эпоху большой нелюбви суеверия окончательно завоевали место искорененной религии, и правительство отнеслось к его мудрости с полным вниманием: дало под начало команду ученых, обеспечило средствами и поставило под неусыпный надзор. Впрочем, надзор Вите не мешал совершенно. Но все его начинания оборачивались чем-то не тем.
Он решил серьезно продвинуть астрологию и нумерологию, но дело кончилось вхождением в моду гороскопов. Он решил изучать скрытые ресурсы человеческой психики и заняться чтением аур, но, выйдя из атмосферы строгой секретности, это тайное знание быстро опошлилось до анекдотов о барабашках. Обмен опытом с мудрецами сопредельных держав закончился нашествием жуликов всех видов и мастей под видом честных сектантов. К 91 году он был в отчаянии. Пошло только траволечение, которому его научили махатмы и обитающая среди них ныне Блаватская: впрочем, с ним на Руси всегда было ничего так.
И тогда он решил уйти в подполье и со своими друзьями стать верным рыцарем добрых дел, а проще — шпионом, потому что свои шпионские навыки любил больше всех прочих. Это получалось лучше: как только вверенные ему области начинали тонуть по-крупному, можно было поработать головой, задействовать ближайших колдунов и более-менее исправить ситуацию. Жизнь налаживалась. Он был не один. Оставалось только думать, кому бы передать остальные знания и умения.
(Он не очень-то об этом и горевал, но друг Александр Валерьевич обещал ему раскрыть секрет его бессмертия).
В данный момент он тоже горевал - о потере своего агента, который полгода назад свалился с приступом астмы в электричке между Москвой и Рязанью. Астмы у него отродясь не было, как и проблем с сердцем. Его не успели довезти до больницы, но анализ тканей показал инородное вмешательство. Проклятые осы успешно устраняли конкурентов, понимая, что им самим пригодятся хорошо обученные люди. Чем больше людей, тем больше рой и слава Царицы.
Иногда ему казалось, что это все подозрительно похоже на возникший его стараниями Добровольный институт. Но Добровольный институт — дело хорошее и к тому же негосударственное, а осиный рой подозрительно напоминал все более знакомые дела...

Ах, как Витя иногда печалился о том, что бессмертия ему выдали только на одного — и большая белая таблетка, которую он каждый раз синтезировал по не до конца ему понятным инструкциям и принимал раз в месяц, поддерживала только его силы.
Для совсем экстренных случаев него была толстая белая лохматая собака-агент, валяющаяся прямо на пороге магазина в городе Лобне, где все через нее перешагивают, а она наблюдает. Собака регулярно сообщала ему о кражах, ссорах на рынке и похищениях детей милицией с целью шантажа. В городе Лобня до некоторых пор была прекрасная диаспора выходцев с юга — ему по большей части нравились новости оттуда, кроме, конечно, того, что уже прижившиеся делают со свежеприехавшими. Но, несмотря на то, что в вагоне тогда была замечена лохматая белая дворняга, секретную информацию от бедного агента никому передать не удалось. Где его собака, он не знал до сих пор. Плохо, когда надеешься на одну белую собаку, а приходит другая — неправильная, неговорящая!..

Он остался единственным из свернутой организации и действовал по своим законам. Его законными владениями были территория ВДНХ и даже часть Останкино, где среди других антенн прятался его секретный ретранслятор. В ресторане «Твин Пигз» у него сидел информатор, в свое время крутившийся в останкинской тусовке. Призраки жуликов и космонавтов иногда появлялись на крыше гостиницы "Космос". У них там был свой, призрачный ресторан, и каждому ребенку когда-то было известно, что, если попадешь туда ночью, то надо заговорить именно с призраком космонавта. Если заговоришь с призраком жулика, то тебя сожрут.

Татьяна Валерьевна, лично участвовавшая в освобождении более чем ста двадцати пострадавших, называла его волшебником.
Он имел в клиентах самых невероятных людей. А сегодня в кабинете у него была собака — мелкая, шелудивая.

Он вымыл руки вошел в комнату, где на подстилке у кресла валялся хорошо отмытый и вычесанный Шкалик. За соседней дверью была лаборатория.
Итак, молодой человек — сказал он по-собачьи — я вам благодарен за то, что вы мне рассказали в обмен на спасение. Но вы еще не сказали, есть ли у них какие-нибудь гробокопатели. В этом весь вопрос.
Как-как? - проскулил Шкалик, нюхая его руку. Ему было хорошо. Он наконец был свободен и его вдоволь накормили по-собачьи, а не по-человечески. Живот не болел от постоянного сдерживания. Было совершенно точно ясно, что этот странно пахнущий человек — хороший. Сбежать можно и потом. - А что это?
Это такие опасные страшные люди — терпеливо сказал шпион добрых дел. - Они дохлых людей работать заставляют.
Шкалик съежился. Он еще никогда не видел работающих дохлых людей.
Эти страшные люди-как-собаки хотели меня съесть — сказал он, и хвост его стучал по ковру, а пасть была умоляюще раскрыта. - Они убивали других людей и хотели их съесть. Но я не видел, чтобы они что-то делали с дохлыми людьми.
У вас потрясающе развита речь для обычного пса — подбодрил его Витя. - Вы слушали их несколько месяцев подряд. Значит, у них бытует умение красно говорить?
Они едят людей! - воскликнул Шкалик. - Они могут съесть собаку, человека и даже непослушную осу! А что такое «красный»?
Шшшшш, успокойтесь. Мне нужно, чтобы вы надели на голову вот этот прибор и начали сильно думать про страшных людей.
Наденьте — фыркнул Шкалик. - Не лапами же я это сделаю?

Витя взял шлем, подрегулировал его и подсоединил к большому LCD-монитору. Тот замигал разными цветами. Шлем, пристегнутый к голове Шкалика, слегка съезжал.
А мучать не будете? - спросил Шкалик.
Ни за что — серьезно ответил Витя, открывая чемоданчик. - Даже если очень попросить.
Очень хорошо — бубнил он через пару часов, накормив и отпустив Шкалика обратно в вольер, где тот уже начал копать подкоп — то есть, очень плохо... Гробокопатели — это плохо, они заманивают бездомных людей на вокзалах, высасывают все силы укусом, а потом продают в рабство за МКАДом на рынке работников... Боже мой, рабство в двадцать первом веке!.. И собаки эти... Но сколько же может выдержать человеческий организм!.. И зачем им эта перегрузка мозга?.. Надо пойти спросить у Юры, в конце концов. Он высоко сидит и все видит.

Он знал - если задержаться в парке аттракционов дольше обычного и пересидеть закрытие, то тебя могут поймать злобные личности (предположительно тайная милицейская организация) и начать делать из тебя космонавта. Делается это таким способом: тебя сажают в соответствующий аттракцион или колесо обозрения - и раскручивают по максимуму. Если выживешь, сможешь стать космонавтом. Но выживают далеко не все.

Этим нужно было поскорее воспользоваться, чтобы подготовить какого-нибудь выносливого кандидата. Колесо Обозрения на ночь куда-то раз в год укатывали на ремонт. Проснешься, а оно на месте. Для этого надо прокатить его своим ходом по всему городу, и все должны были спать, так что в водопровод Москвы в этот день вечером добавлялось снотворное:
В Колесе можно было застрять навечно. (Это случается только с мальчиками, он это знал, поскольку чудом не застрял однажды сам). Как оттуда спастись самому, никто не знает, так как застрявший там человек ничего не чувствует и не видит, кроме стенок кабины. Освободить и перед этим найти тебя должны твой младший брат, мама, папа и два высокопоставленных милиционера.
Но люди...
Люди в эти годы стали странными. Черт с ними, с некромантами и осами, решил он. Меня больше волнуют толкинисты. И эти, новенькие, с прутиками и рассадой... Кто их только придумал?..
Мысли о людях его обычно беспокоили. Впрочем, люди странные, то и дело навешивают друг на друга какой-нибудь ярлык, а то и ставят клеймо. У него был отдельный файл, в который были собраны все известные ему клейма — от обычных «проституток и наркоманов» через простое «бабы-дуры» до экзотических и сверх-экзотических, вроде «все бисексуальные люди — генетически неверные сволочи, и их надо постоянно подозревать», «нужно носить каблуки, чтобы выпрямить осанку», «соседи травят меня СПИДом через форточку», «грудь должна быть строго конической формы» и «наш президент — слишком честный человек».
После «бабы-дуры» он вздохнул и вспомнил незадачливого лоточника с безумными глазами. Достал из кармана телефон. Набрал номер.
Алик — сказал он в трубку. - Это твой брат.
Да? - экстатически откликнулась трубка.
У меня к тебе одна маленькая просьба на пять минут...


АКТЕРСКОЕ МАСТЕРСТВО

Напротив здания театральной школы стоит Анита, Анна смотрит на нее. Анита пьет честно заработанное на улице пиво. Анна – студентка, уже поступившая в престижный вуз.

...И так каждый день?
Анита отрывается от бутылки.
- А что такое день? Это такое дело - Анита опять делает большой глоток и продолжает; - День - это когда белый свет. А белый свет - это то, что нам нравится больше всего. Значит, пока я буду заниматься тем, что мне нравится больше всего, у нас будет свет.
- Вот так просто?
- Вот так просто.
Анна, иронично:
- Да. Как в том анекдоте. Небо упадет, если мы никуда не побежим. А еще можно ходить с мешком за городские ворота и встречать солнце.
Анита, с ухмылкой:
- А в этом городе есть ворота?
Анна:
- Есть. В этом городе есть ворота, есть замки, есть засовы, есть электронные коды, есть кошельки...
Анита, хихикнув: - Кошельки? Это я знаю. Там деньги живут. Правда, не размножаются.
Присасывается к бутылке. Анна неодобрительно смотрит.
- Ага. И мир прекрасен.
Анита:
- А как же. Прекраснее не бывает. Особенно утром. Когда все эти замечательные люди прутся на работу, а замечательная я сижу и бью в барабан.
- Еще бы в бубен била.
-Кому?
Анна вздыхает.
Анита:
- Да я и в бубен могу... Правда, мне это обычно не требуется.
Анна:
- Дура.
Анита, рассеянно:
- Ага...
Мимо проходит большая черная собака с белым кончиком хвоста и виляет им, вываливая язык.

Анна, покачав головой и вздохнув:
- У тебя неприятности, да?
Анита:
-Не-а... (отодвигает бонги и встряхивает бутылку. Пиво кончилось). - А еще пиво есть?
Анна, высокомерно:
- Нет, это совершенно невозможно. С этим надо как-то бороться...
Анита, устало:
- Не надо со мной бороться. Тебе пива жалко, да?
Анна, голосом инструктора-коуча:
- Чтобы избавиться от проблем нашей несовершенной жизни, есть способ гораздо проще. Давай, я тебя научу.
Анита, подозрительно, нашаривая бонги и пряча их за спину:
- Ты о чем?
Анна достает из кармана маленькое зеркало.
- Смотри.
Она ловит солнечный зайчик от какой-то щели, и по стене медленно проползает радужное пятно.
Анита, пытаясь его схватить:
- О! тоже белый!
Анна, в замешательстве:
- Это радужный!
Анита:
- Весь свет - белый!
Анна:
- Тоже идея... (Хихикает). Пойдем отсюда, я тебе все покажу.

Улица. Анна и Анита стоят на перекрестке. Анна держит в руках зеркало и говорит: "смотри".
Зайчик попадает в окно на высоте третьего этажа какого-то офиса. Из окна раздается радостный вопль, потом летит галстук, а потом - пиджак.
Анита:
- Он уволился? Во, красота!
Анна:
- Нет. Его повысили. Теперь он может не соблюдать дресс-код.
Анита:
- Ну-у, это фигня...
Бонги делают "тонк", и пиджак летит обратно.
Анна делает вид, что ничего не заметила, и светит в глаза респектабельному мужчине, ожидающему зеленого сигнала на перекрестке. Тот останавливается и начинает выгребать из карманов деньги.
Анита:
- Ты что, дурак?
Анна:
- Молчи! Как я жить буду!
Мужик протягивает Анне деньги и с поклоном исчезает.
Анита:
- Стой! Ты псих? На что у тебя ребенок в школу пойдет! Стооой!
Порывается бежать следом, но мужик уже ушел. Анита стоит в замешательстве.
Анна светит в витрину магазина. Потом заходит в магазин, выносит оттуда ворох новых вещей и сует Аните.
- Ты хоть переоденься во что-нибудь приличное! А то смотреть страшно.
Анита, пытаясь удержать шмотки:
- На кого страшно? На меня? А ты вообще меня видишь?
Анна:
- Да ты сама на себя посмотри! - протягивает зеркало. - Актриса погорелого театра!
Анита смотрит в зеркало.
Мир вокруг тускнеет.
Ой...
Почини обратно! Немедленно почини все обра... Обратно!
Вот, сейчас, уже починила... Дура! Верни гравитационную постоянную!
Я не брала-а-а-а!

@темы: роман про Мирона

---

Я кончил-2.
Нет, ну, еще не совсем до конца)
Щас ещё немного прибарахлюсь и продолжу это все выкладывать.

@темы: глупости, телеги, глупости, роман про Мирона

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Кукла с редким именем (То, чего не было)

Куски 11 и 12
Разные взгляды на мир с Сиреневого и Тверского, "скрипач не нужен" и внезапное просветление одной дремучей особи


САКСОФОН

Он\на ехала в троллейбусе, потом сошла с него, потом пошла дальше, выбирая хорошее место для аска. Он\на была очень счастлива.
День был прекрасный. Свет разливался над Сиреневым бульваром, плыли облака, и он\на на минуту останавливалась, чтобы погладить особенно зеленую ветку по листьям или поиграть с ней, как кошка играет с бумажкой на ниточке. Какая красота...
Было не то чтоб полно народу, но ровно столько, чтобы это не мешало. Мимо прошел молодой парень в клетчатой рубашке, светловолосый, он нес с собой несколько тонких прутиков с корнями, замотанными в пакет — наверное, когда он их посадит, они станут огромными деревьями, подпирающими небо. Или уютными и пушистыми (он\на не могла подобрать другого слова и улыбалась про себя) кленами и соснами, как тот, трехцветный осенью, клен или в парке — любимая колдовская сосна...
Скоро они переезжали. Нужно было больше денег. Скоро-скоро мы все соберем, думала он\на. Подумаешь, тяжело. Великая помогает мне сделать все, чтобы после сидения над переводами допоздна я могла проснуться, выпить кофе, а потом взять кофр и пойти играть для этих замечательных людей на улице, которые улыбаются мне. Здесь мамы гуляют с колясками, но не жалуются на меня, а подходят послушать, здесь компании ходят с пивом и смеются, здесь бегают девушки по утрам. Смотрите-ка, какая жизнь! Хорошо бы переехать именно в этот район, что ли.
Пробегавший мимо спортивный мужик подмигнул ей. - Уважаю чудаков! - и пулей полетел в конец бульвара. Вот именно! - подумала он\на. - А то... что это такое? Нужно быть, в конце концов, позитивным! Чудаки — это правильная тема!

На скамейке сидела кудрявая девочка... Нет, постарше, девушка... Рядом с ней лежала черная толстая папка и карандаш, и сумка с цветными узорами, а неподалеку в песочнице копались два маленьких человечка.
Надо же, подумала он\на, семья! И какая отличная семья! И мама не ругается, не кричит, а сидит, любуется всей этой красотой... Какое у человека счастье.
Великая, давай чем-нибудь обрадуем это твое мимолетное воплощение?..

МИРЕЙ И КАРТИНКИ

Сегодня работы днем у нее не было. Марк и Боря в кои-то веки согласились сами поиграть в кубики.
Она включила канал Культура.
- В субботу в Международном еврейском доме прошла выставка художников, посвященная Московскому метро...
В телевизоре показывали ту девушку, с которой созванивалась Мирей. Ого! А почему метро-то? В чем я вообще участвовала, там же ничего не говорили, я просто рисовала одного мужика, которому подошел определенный стиль! Она заинтересовалась и стала смотреть передачу — когда хотя бы минуту можно посидеть перед экраном спокойно?..
Камера медленно плыла мимо длинного ряда акварелей.
Мы хотим обратить ваше внимание на гризайль номер 5. Это портрет неизвестного рабочего московского метрополитена по фамилии Скай — многозначительно произнес ведущий. - Он очень много сделал для строительства метро, но не был упомянут в официальной истории...
Мужик в каске и рукавицах улыбался телезрителям с белого листа.
Блин — подумала она. - Когда я вообще успела рассказать и кому? Это же мой рисунок и моя любимая история!..
На экране внизу высветился номер телефона.
Она схватила трубку, но вовремя вспомнила, что городской отключен за неуплату.

На форуме было полно народу, и самые нужные ники светились в строке внизу. Вот чувак, который когда-то со мной плотно общался, подумала Мирей, а теперь даже в гости не заходит, потому что у меня дети, но не от него.

В пост зашло три человека. После ответов на комменты Мирей озаботилась поиском выложенной в сеть передачи. Передачи на сайте не было.
Фотоаппарата у нее тогда не было, запостить картинку невозможно... Телефоном ее все равно снять было нельзя, что может этот экранчик пиксельный, отданный непонятно кем... Черт. Кто мне вообще поверит? Кто поверит?.. Мирия?.. Мирия мне точно верит, Ежик верит, а кто еще?..
Это ее расстроило настолько, насколько вообще человека может расстроить упущенный шанс. Вот, почувствуй себя человеком, рисунки которого хоть где-то показали!..
Блин, раз в жизни... Раз в жизни...

А когда мы пойдем гуляааать?. - нарушил ее уединение вошедший на кухню Марк.
Ага, маааам, а когдаааа? - подхватил Боря.
Борей, я еще не доколдовала.
Она начала их собирать, продолжая думать — раз в жизни, раз в жизни... - и не понимая, что, собственно, происходит. Когда все были собраны и ехали в лифте, она озадаченно постучала по стенке лифта. Ага, звук есть...
Мам, ты чего стучишь?
Ответ слушаю — рассеянно сказала Мирей.

И они пошли на бульвар.
На детской площадке было тихо и солнечно. Ффух, хоть какая-то перемена мест вне собственной головы. Есть же польза от этих детей! Отвлекают...
Смотря, как Марек с Борей возятся в песочнице, она медленно осознавала, что тусовка-то не поймет. Хоть сто раз запости, но не поймет. Как в детективе. «Доказательств нет». Ладно, зато вот я знаю, что оно там было!

Черт, это всегда так ясно. Если тебя признают — ты человек. Если не признают, ты не человек. Вокруг кого больше всего крутится людей? Вокруг тех, у которых есть работа, признание и все такое... К ролевикам вернуться, что ли.. Кто меня там помнит?.. Надо выходить из этого бессрочного академа, вот что.
Марек стукнул Борика совком.
Неподалеку спорили о чем-то две мамочки в одинаковых красных куртках. Вид у них был дружественный. Или даже прямо довольный и гордый. Им было совершенно все равно, считает их Мирей человеком или нет.

В голове плыло: вот почти четыре года назад Мирия выходит замуж, и Мирей не успевает к ней из-за зависа на трассе . Потом долго не может найти, где именно в Киеве гуляет свадьба. По возвращении оказывается, что Мирей ездила беременной, и она попадает в больницу до самого рождения близнецов.
Может быть, это была последняя трасса? Настоящая последняя трасса? Госсподи. Не надо так.

...Хотя откуда я знаю, может, они не просто мамочки, а соавторши диссертации по астрофизике. Или храбрые горелазки. Ну, в общем, не будем заводиться, фигня. Главное, у них тоже есть теплая атмосфера. Ага? Может, туда подойти?

Она рассеянно крутила в пальцах карандаш.
Блин, я же человек, а не просто мама. Мне двадцать пять лет. Нафиг всю эту атмосферу. Я должна думать о признании. О признании. Но даже думать о нем задолбаешься. Значит, надо не думать, а рисовать. А пойдешь куда-то со своими работами — опять советами замучают, как пристраивать, куда пристраивать. Все в позу встают. То делай, этого не делай...
Получается, и так, и так пришлось бы кого-то слушаться. Нет уж, извините.

Поэтому Мирей гордо села на лавочку одна. Она уже представляла себя через 10 лет — вот, она по-прежнему сидит на лавочке или приходит домой с работы, расплывшаяся, грузная, страшная, полумертвая, с какой-то сумкой на колесиках, как у бабы Томы, у нее крашеные волосы, которые уже не вьются колечками, а безжизненно лежат на плечах, Марк с Бореем по-прежнему бессмысленно возятся в песке... Нет, они будут уже тинейджеры, и будет еще хуже, Нита закончила, допустим, аспиранту-уру и кивает ей при встрече свысока, или еще чего хуже, а папка рисунков пылится в комоде, и вообще все плохо, и...

По бульвару шел какой-то чувак в белом пиджаке и белых штанах. У чувака был футляр с саксофоном. Мирей неожиданно ему кивнула.
Ты тут играть собираешься? - вылетело у нее. Как будто она человек, а не тупая презренная мамашка, у которой нет никакого будущего, и может спрашивать что-то у нормальных людей.
Ну, типа, да... - интеллигентным тоном сказал чувак и тоже кивнул и дружески подмигнул. У него были тщательно подведенные глаза и мушка на щеке. Аааа, у него мушка на щеке!.. Прикольно! Ааа, со мной сегодня разговаривают, как с человеком!.. Так уважительно!.. Как будто я кинозвезда, которую признал весь мир! - Я вам тут не помешаю?
Н-не помешаешь... - оторопело сказала Мирей, выныривая из уничижительных мыслей. - Ты что, гот?
Может, ну его, это искусственное разделение на мам и не мам? А? Чувак ведь его не соблюдает... - А м-можно я тебя порисую?

А давай! — согласился чувак и начал расчехляться. Она кинула тревожный взгляд на песочницу. Надменные потомки вообще, казалось, не обратили внимания ни на что, а он встал, вынул саксофон, положил футляр на гравий у дорожки, поставил шляпу впереди себя — и ка-а-ак дунул!..

Мирей лихорадочно схватилась за блокнот и начала набрасывать это все, пока чудо не кончилось.

ПРОТИВООСИНОЕ

Кирилл выздоравливал.
Мирон носил ему в больницу апельсины. Он считал, что это канонично. Если бы, конечно, туда не забегал еще и Гораций, который приносил куриный суп, сваренный новой женой, и Володя, который в тревоге ждал, когда скончается фирма. Мирей никуда после работы не заходила.

Кирилл был все время какой-то зеленый, и однажды Мирон увидел, как Володя ставит на тумбочку у кровати какой-то предмет, сильно напоминающий гибрид песочных и наручных часов. Гибрид был явно склепан из того барахла, которое в дальнем углу когда-то лежало в «Лубянке», а потом никому не понадобилось, и имел почему-то на себе знак качества.
Кирочка, ты потерпи - говорил Володя и смотрел на Кирилла жалостливо. - Они уйдут.
Кто уйдет? - осведомился Мирон, стоя в дверях. - Здрассте.
Не твое дело — буркнул Кирилл. - Володь, а это точно противоосиное?
И, пока Володя что-то там ему отвечал, Мирон припомнил жуткую встречу с человеком, носившим в чемоданчике стремное Оружие, и ужаснулся. Уж больно печальное дело могло случиться, если бы не чемоданчик.
Тук — тихо сказали упавшие апельсины.

Месяц назад из больницы вышел Скрипач. Хорошо бы и этот вышел.

А, ты уже встречался... — сказал как ни в чем ни бывало Володя, подбирая передачу. - Ну так у тебя, наверное, от них иммунитет. Раз ты встречался и не влип, то, наверное, и не влипнешь. Но посмотри на эту штуку на всякий случай.
Как не влипну? - дрожащим голосом осведомился Мирон. - А Кирилл что, влип?
Еще нет — грустно ответил Володя. - Но, видишь, это... Наш друг не собирался ничего отдавать просто так, тем более Димочке. Поэтому наш друг не смог обидеть Димочку, а вот Киру он проклял, и проклял так, что теперь Кирочке лучше из больницы, по ходу, не вылезать...
Да какой я тебе Кирочка, е-мое! - возмутился Кирилл. - Эта с..ка у меня еще попрыгает, как только я выйду! - и тут же опустился на кровать, позеленев еще больше. Наверное, лучше не надо — смекнул Мирон — у него же сердце. И ему сделалось еще страшнее.
Ага, ага... - отозвался Володя.
Мимо прошел доктор - в чистом-чистом, но старом и все еще белом халате, молодой, похожий на известного актера.
Володя поправил часы, поправил на Кирилле одеяло, оставил медсестре несколько советов и вышел.
На улице перед забором он объяснял опешившему Мирону:
Главное, чтобы его из этой больницы никуда не переводили. Ты меня слушаешь или нет? Никуда. Запомни: никуда, даже если его жена будет возникать или теща вылезет, смотри, чтобы никто его отсюда не передвинул. Убеди. Если он отсюда выйдет раньше, чем вылечится, ему каюк. И пусть почаще смотрит на часы. У него там написано, сколько ему ждать времени осталось.
А ты? - только и спросил Мирон.
А у меня спектакль и переквалификация — грустно сказал Володя и махнул рукой. - Наша мадам не терпит личной жизни. Я даже сына с собой на репетиции таскаю, а теперь что, разорваться мне...
Мирон вспомнил все вовремя исправленные Володей декларации, заклепанные дыры, починенные колеса от складной тележки, прибавку к зарплате, которую Володя из своих денег выводил Мирей и то, как на него смотрел в больнице Кирилл, когда не ругался. Робко смотрел. С благодарностью.
Ему не улыбалась только маленькая девчонка, которая ходила по стационару, как у себя дома. Дочь врача, наверное.
Дура она, эта ваша мадам — сказал Мирон, забрал мятый халат и пошел обратно к Кире. Дежурить.
В окно было видно, как Володя за забором машет рукой. Вот он повернулся и пошел в сторону станции.
Шива-Ратри, лишь бы не приперся никто... - подумал Мирон и занял пост, чтобы не слезать с табуретки до утра. На все это барахло никаких Володь не напасешься.


ЕЖИК

Ежик шла по бульвару голодная.
Гитара висела на плече, тяжелая, как саркофаг. Все раздражало. Особенно раздражало то, что весь курьерский день надо было таскать с собой еще и гитару, потому что черта с два ты после рабочего дня, вернувшись домой, поедешь сюда из Подмосковья. Занять было не у кого, все такие же, только еще и без работы. Ладно, какое-нибудь «ой-е» как приработок сойдет. Или Cranberries, песня про зомбиков.
Бульвар все не кончался, и выбрать место было ну никак не просто. Особенно раздражало то, что за ней плетутся какие-то два чернявых идиота, даже не пьяных. Один зачем-то повесил себе на шею собачий поводок.
Они шли сзади от самого Сатирикона, не отставая и не обгоняя — просто потому, что шли, как и тысячи прохожих, мимо скамеек и лип — и болтали без конца. Ежика раздражало то, что они говорят вроде бы и по-русски, а так неразборчиво, как будто кто-то записал слова на пленку и затер. Это не было похоже ни на один иностранный язык. Святой Брендан, ну бывают же такие фифекты фикции...
Мимо пробежала, споткнувшись, девушка с совершенно белыми волосами, в туфлях на небольшом каблучке. По мелкому гравию с песком и асфальтом самое то, злорадно подумала Ежик, у которой конверсы были заклеены уже три раза. Боги, зачем было когда-то покупать именно конверсы?.. Неужели ты думала в студенчестве, что у тебя никогда не будет детей?.. Или мужа, которого надо кормить? Или, может быть, ты собиралась быть директором фирмы в двадцать три года?..
Это все, как будто сказанное толстой ворчливой теткой, а не собственным внутренним голосом, еще больше разозлило Ежика — можно подумать, никто не бывает директором фирмы в двадцать три года, что за фигня? - и она решила встать хотя бы вот здесь. «Вот здесь» оказалось сломанной лавочкой, половина которой была разобрана. Ежик быстро расчехлила гитару, повесила ее на плечо, выпихнула чехол вперед и вдруг увидела, что один из них, как блохастая собака, вертится вокруг и обнюхивает воздух. Наверняка от нее воняло этой дурацкой фаст-фудовской курицей. В панике она попыталась отмахнуться гитарой и чуть не отцепила ее с ремня.
Оба идиота зашлись смехом, а рядом залаяла какая-то собака.
Зареветь, что ли — подумала Ежик. Вот прикопались... Но вместо «зареветь» почему-то получилось наоборот. Не иначе как кто-то другой вышел вместо нее вперед и сказал, расшаркавшись:
Пятьсот рублей.
Че? - удивился тот, который повыше.
Ежик расшаркалась.
Господа! Может, вы дадите мне денег за это развлечение, а? Вы за мной идете от самого пруда! Или давайте, я буду вами развлекаться, а? Кто много нюхает, на того и поводок надевают!
Тот, который пониже, выступил вперед и хотел вроде бы как что-то сказать, но Ежика уже понесло — она аккуратно поставила гитару к скамейке, отцепила ремень, сложила его и пошла вперед:
Деньги, быстро! Иначе вами развлекаться буду я!
Да пошла ты... - скрипуче и неуверенно сказал второй.
А первый просто вынул из кармана красную бумажку, кинул ее на землю и потянул второго за собой. Вслед за ними ушли двое-трое зевак.
Ежик долго смотрела на бессмысленную бумажку, сидя на скамейке рядом с гитарой. Рядом зашуршал песок и остановились начищенные ботинки. Она с трудом посмотрела вверх. От ботинок и выше начинался старый знакомец Перепел. Сегодня он был в килте, а не в тельняшке, что по меркам столицы было неслыханной наглостью.
Чего, нахамили? - он брезгливо поднял деньги и повертел в руках. - Давай разменяю...
На что? - тупо спросила Ежик.
На пять сотен.
Это не мое. Это кто-то кинул. - Ежик никогда не подбирала брошенное под ноги.
Он плюнул на пятисотку, вытер и сунул ее в карман.
Все, я провел над ней панковский ритуал очищения.
Хаха.
Пошли я тебе пива куплю в «Джаггернауте». Хочешь пива?
Перепел — беззвучно сказала Ежик. - Я больше не пью пива...
Короче — сказал он и начал вынимать из футляра волынку. - Не дрейфуй. Я только что из «Дули», хорошо отвыступали. Можно не зачехляться. Блюз какой-нибудь знаешь?
Знаю.
Давай играй. И «Эв шистру» играй. И «Як цуп цоп». Сейчас у тебя этих бумажек будет гораздо больше.
Зеленых? Зеленых точно не будет.
Ну, хоть синих!

В СЕРЕДИНЕ ТЕМНОТЫ

Здесь вспыхивает свет.
Та фигура, которая закрыла лицо рукой, прокашливается и протирает очки. Она так засвечена, что смотреть тяжело. Та фигура, которая темнее, не движется, но видно, что эи она ослеплена светом. Они стоят близко друг к другу — так, что можно было протянуть руку и пожать ее.
Они этого не делают.
Ты ничего не добился — говорит второй. - Все считают тебя чудаком, который сажает деревья, платит чужие долги, получает пощечины и выспрашивает у людей какие-то ненужные сведения. Даже осы отказываются тебя есть. Твои соратники отвратительны и оскорбляют тех, кто хотел бы с тобой дружбы, а не вражды. Твоя невидимая работа никому не нужна. Сдавайся.
Не вся работа такая же ненужная, как твоя — ехидно отвечает первый. - Быть кем-то созданным не значит быть обязанным вернуться в привычное состояние. Я буду тем, кто невидим, я буду тем, над кем смеются, но лучше я все-таки буду.

ПРОГУЛКА ПО КОЛЬЦУ

Поводок на шее был скользким и натирал.
Пройдет — ворчал один.
Госпожа сказала — носи! - ворчал другой. - Мы упустили много шансов! Наказание!
Они прошли мимо «Сатирикона».
Опять эта кукла — толкнул один второго. - Дурацкая. С саксофоном.
Она не годится — сказал другой. - Мы проверяли.
Он остановился и поглядел.
Нет. Ты ошибся. Это другой. Его тяжело укусить. У него ужасные звуки.
Нельзя укусить. Мы проверяли — грустно повторил его друг и дернул себя за поводок. - Ужасные звуки.
Они шли по Бульварному кольцу, разглядывая встречные машины. Иногда они выходили на проезжую часть, и машины начинали их объезжать. Поэтому у Новослободской перед недостроенным небоскребом образовалась огромная пробка.
Мы отдыхаем! - скрипел один.
Отдыхаем!
Был хороший ясный день, но вокруг них само собой образовывалось пустое место.
Они прошли мимо лоточника, продававшего лотерейные билеты на метро Краснопресненская. Рядом с ним сидела огромная белая лохматая собака. Увидев их, она бросилась бежать.
Догоняй! - заорал один и бросился за собакой, сжимая поводок в руках. - Это добыча!
Второй пожал плечами и подошел к лоточнику, глядя ему в глаза.
Первый вернулся через пять минут, потирая укушенную руку.
Не годится — заметил он, пыхтя. - Слишком страшная собака.
Да. Слишком страшная.
Человек тоже не годится.
Они отошли от лоточника, валявшегося с обмороке, и продолжили путь. Лоточник осипшим голосом бормотал «братья, братья, спасите»...

И тогда из ниоткуда возник, соткавшись из воздуха, пожилой человек с доброй улыбкой, в старомодном костюме-тройке.
Вам помочь?..
Лоточник посмотрел на него прояснившимся вдохновенным взором.
Б... буду! - сказал он проникновенно. - Брат! Настоящий! - он пустил слезу и ухватился обеими руками за чужой пиджак. - Что ж вы сразу не сказали, что вы мой настоящий брат!..

ДЖО

Джо — сказала Ая. - Будь добр, передай вон тот справочник.
Чейчас — ответил он.

Интересно, подумала она. Как же его все-таки нормально, на их языке, зовут. А то, может, ему надоело представляться по короткому имени.
На полу стояла огромная стопка книг, выбранных Аей из здешней библиотеки. Еще одна стопка была из домашней библиотеки: она их никогда бы не спутала.
Джо сидел рядом по-турецки и ел очередную перепелову стряпню.
Все ушли по делам, осталась только черная кошка. В клетке скреблась крыса.
Ая перелистывала страницы со скоростью, недоступной обычному человеку — фррр... Фрр.. Джо, как заколдованный, следил за ее руками. Стопка уже закончилась, но теперь ей нужно было расставить везде закладки. Закладки были нарезаны из цветной бумаги — белые, красные, желтые.
Почьему ты не пользуешься компьютером? - спросил Джо.
Мне нужны определенные издания — четко ответила Ая. Он замечал, что она никогда не путает слова и изъясняется похвально коротко. С ней он существенно улучшил свой русский. К сожалению, она не выказывала никакого желания учить его язык - или, может быть, ей нужно было это предложить, чтобы все заработало. - Справочник по механике должен быть определенного года, и...
Какого года?
1969.
Джо молча удивился. Вроде бы, не такие уж и старые книжки. Но при чем тут тогда лингвистика 1950 года, особенно этот толстый труд, где половину первого тома занимает восхваление товарища Сталина и дела коммунистической партии? Зачем нужен учебник по биологии, выпущенный в 1954 году, с клеймом? И, если уж на то пошло, зачем ей нужен автор со странной фамилией Вавилов? Вроде бы он совсем не по этой части.
Он недостаточно быстро читал по-русски, а читать хотелось, так что он пошел на кухню к допотопному компьютеру, проверил почту и зашел в Фейсбук.

Интернет был такой медленный, что хотелось пнуть машину ногой. Уверив знакомых в том, что с ним все в порядке, Джо еще раз пролистал страницу форума, где в деталях, но по-английски описывалось, что делать беспаспортному иностранцу, сходил в комнату, достал папку с собранными бумажками, вынул оттуда распечатанный ксерокс собственного потерянного паспорта и уставился на него. Затем засунул обратно, пошел на кухню и зажег курительную палочку. И сел, положив голову на руки.
Куколка с верхней полки шевельнулась.
Он почувствовал это, потому что не мог не почувствовать: умение делать полезные вещи отнять невозможно. Бабушка всегда говорила, что театр теней, который так его завораживал в детстве — еще не все. Кукольники-умельцы делают совершенных кукол, но не самых лучших. Нужно уметь другие, соответствующие вещи. Например, вот такие.
- Иди сюда, слезай — сказал Джо обычным способом. И тихо пропел, улыбаясь: - Я колобок, колобок...
Куколка мягко спрыгнула с полки, расправила ручки и ножки и села к нему на палец.
Как ты думаешь, что с ней? - спросил он у куколки, кивая в ту сторону, где за стеной сидела Ая.
Она сбежала — сказала куколка, мотая головой.
Откуда? - обеспокоился Джо. - С ней что-нибудь сделали?
Не успели — ответила куколка, кивая. - Только поломали. С тех пор она и ходит. Вы хорошие братья, но ей нужно что-то делать. Если она ничего не делает, она портится.
Но как? - хотел спросить Джо, а куколка, прервав его, махнула рукой. - Давай бумажку.
Какую бумажку? - спросил он, не понимая. - Ты что, умнее меня? Я тебя хотел спросить, что с ней делать...
С ней — это ее дела — махнула рукой куколка. - А мы тут должны о тебе заботиться. Ты давай бумажку, я ее отнесу.
Кому?..
Я знаю, кому. Мы в стране твоей бабушки.
Джо понял.

Куколка медленно обошла бумажный прямоугольник дубликата по всем четырем сторонам.
Этого хватит — кивнула она. - Хорошо бы еще и кусочек радуги.
Опасаясь, как бы чудо не кончилось, Джо наспех взял бумажный стикер, раскрашенный в шестицветную радугу, и сунул кукле. Одного цвета не хватало, и он дорисовал его фломастером.
Хорошо — одобрила куколка и сложила в поклоне свои мягкие ручки. - Все готово.
Маленькая... Джо ощутил взрыв сочувствия и жалости. Сделанная из клочка бумаги, ваты и носового платка, какие умные она речи ведет! Но ведь стоит ей дойти до цели — и она рассыплется...
Ничего — сказала кукла, кивнула, поклонилась еще раз и исчезла.
Вместе с ней исчез и бумажный прямоугольник, а Джо вытер глаза и зажег свечу.

В соседней комнате Ая разогнулась, отрываясь от последней прочитанной книги, и начала что-то чертить на мятом листке.
У нее была твердая рука, и гелевая, с блестками, ручка выводила безупречные, четкие линии.

БРАТЬЯ

Друг, ты че послушай. Не уходи. Я знаю, что ты мой настоящий брат. Я тебе костюмчик не испачкаю. Ты мне воды дай выпить, я тебе все нормально расскажу.
Я по-прежнему сидел тут с этим лотком, задолбался уже весь.
Я ее видел пару раз, но что-то она резко перестала тут появляться. Интересно, работает тут или нет. Ха, работает. Знаем мы, каким местом у них работают. Кого — ее? Ну, вот эту, с белыми волосами.

Не знаешь? Ну, тогда хоть послушай!.. На этот раз с ней была какая-то девка с курчавыми волосами, может, цыганка или вообще еврейская товарка, еврейки, наверное, часто за деньги дают. Ну вот, я только к ней, а подружка берет ее за руку - и обратно в метро.
У меня билетов-то сегодня еще не купили, так что я обратно вернулся. А то даже если выручки нет, то все своруют. Черные своруют, вон их сколько, вся Москва уже сплошные черные. Порядки свои установили.
Но когда она с таким вот черным из метро вышла, только мелким совсем с виду, я вообще охренел. Это ж, считай, уже баба моя. И вместо знакомства подошел и давай орать — ты что, с черными спать будешь теперь? Совсем с ума сошла, русских тебе не хватает?..
Она прям заморозилась. А он на меня так посмотрел внимательно, и тут я чувствую, что он уже где-то наверху на своем языке разговаривает, а я лежу. И колено болит. Пришел пес, начал обнюхивать. Я встал, и этот стоит. И никуда не уходит.
И говорит такой — еще раз подойдешь, звезды дам. Именно что сказал «звезды». Звьезды. Русский не знает совсем, с..ка.
Ну я так понял, что эта баба теперь его. Иначе чего он за нее драться полез-то.

Две недели не подходил к ней. Б..., представляешь, две недели!.. И даже не... да тьфу, и не нашел никого. И торговал себе в убыток, потому что все ее глазами искал. А она тут выходит из метро, мужиков как мух отгоняет, подходит к переходу — ну, к тому месту, где она к ограждению подходит и у меня так зашкаливает, что я не замечаю, куда она пошла... Ну, они все ушли уже, я подбегаю и как начну что-то такое!
Я даже про любовь сказал. Я даже про свадьбу начал, я уже все забыл, на что бабы ведутся, и что их можно трахать, и что они не люди, и что так стыдно.. Вот я рассказываю, и так стыдно... Нельзя перед бабами унижаться, всегда надо помнить, кто человек, а кто нет. И вот мне и прилетело — она на меня смотрит такая и говорит — вы с ума сошли?
Так, значит, вот как, говорю! У тебя там до этого самого мужиков, каждый раз, когда из метро выходишь, кто-то провожает, а мне и не достанется ничего?
Это братья, говорит. У меня теперь есть сестры и братья.
Братья?

Ты не понимаешь, говорит. А рукой такой длинной пассы такие делает.
И когда вот она эту руку подняла, я совсем с катушек полетел и ударил ее, она на асфальт упала во весь рост, на спину. У меня в глазах все красное, я ее даже ногой ударить собрался, потому что ну что это такое.
А она глаза открыла — такие здоровенные, зеленые — я теперь вообще этого не забуду. И какое-то слово сказала, или несколько слов.

И я такое понял, что просто охренел. Вот просто охренел, я не расскажу, почему. Просто я отошел в сторону, сел и как заплачу.
И я сижу и плачу, и понимаю, что у меня никогда не было брата.
Настоящего брата.
Вот такого, который все это дерьмо, которое в детстве, от меня отгонял бы, и отца бы успокоил, и мать бы не на трех работах пласталась, и пошел бы я в институт, а не в армию. И не было бы этих бесконечных баб, и лотка этого с билетами, и, может, и семья была бы, чтобы какая-то другая баба борщ варила, и дети были бы, и …
И тут когда я подумал, что дети, то я так заорал, что вообще. Наверное, вся площадь обернулась. Пес шарахнулся и как побежит. А она встала, подошла ко мне, и так, чтобы каждый шаг — это как вообще... Как на иконе. И по голове меня погладила, а потом исчезла.

А я сижу и понимаю, что я пропал. Пропал потому, что у меня никогда не было сестры и брата. И семьи не было. И надо найти Братьев. Таких Братьев, чтобы не прогнали, и жить научили. Армия — это с...чья свадьба, ты понимаешь? Пьянки — тоже, там тебе никто не брат. Мужчине же главное — братья. Чтобы не унылый вой этот бесконечный, а братство. А эти, которые ее в метро провожали — это семья. А хоть бы она и с кем-то спала! У нее есть братья. Она знает. А я ее так обидел.
И я теперь ни к одной бабе не подойду, прикинь? Ладно, все остальные, просто я не понимаю, наверное, они так заносятся не потому, что их кто-то трахает. Может, они чьи-то сестры. Или еще чего.
Или друг другу сестры, я один сирота. Или, может, гордость у них действительно есть. Не знаю, чем они там гордятся.
Ладно, хрен с ними, с бабами. Только у них, понимаешь, и братья и сестры есть, у таджиков братьев и сестер полный мешок, родня на родне, у грузин есть, у хипстерни есть братухи какие-то, и, видишь, братья и сестры есть у всех, а у меня нет. И никогда не было.
И я теперь в метро вечером езжу, к людям бросаюсь, в глаза смотрю — ты не мой брат? А ты — не мой брат?

@темы: роман про Мирона

---

Кукла с редким именем (То, чего не было)

Кусок 10

он целиком состоит из давнишнего рассказа "Безмыслие" про одного бомжа и его тяжелую историю, неожиданно завершившуюся нежной дружбой с большим свирепым животным

БЕЗМЫСЛИЕ

Вергилий был бродила. Не бомж, не бродяга, а какой-то самый что ни на есть бродила.
Он был этого прозвания достоин. Он бродил.
Он был жуткий, бесссовестный, грязный, мрачный бродила. От его речи остались три знакомые буквы. Он спал в канавах, траншеях, на теплотрассах, в подвалах, в собачьих логовах, укрываясь собаками и швыряясь кошками в людей. У него была одна-единственная, пламенная страсть: он любил непрерывное передвижение.
Он всегда ходил куда-нибудь, а не торчал на месте и не лез в троллейбусы - откуда же у бомжа последнего разряда привычка к общественному транспорту? - и все обитатели теплого места рядом с кладбищем знали, что из-за угла скоро появится сосед, когда раздавалось мерное, знакомое - топ, топ, топ.

Он себя никак не называл, ясное дело. Просто студенты из соседнего медвуза иногда любили орать - вот, вот, Вергилий идет! И делали при этом какие-то странные жесты. Откуда у него это прозвание, никто уже и не думал.
Бродил Вергилий странным способом. Он ходил, но не так, как это делают обычные люди - передвигая ноги, раскачиваясь всем опухшим телом, размахивая руками и издавая странные звуки, он переживал при этом сложный внутренний процесс.
Внутренний процесс тоже был процессом брожения. Внутри Вергилий бродил примерно так, как бродит брага: мыслей у него было мало, поэтому сначала в его голове встречались какие-то ингредиенты, потом они перемешивались, его распирало, а потом мутная жидкость опьяняла его, готовя к новым подвигам. Это действие редко облекалось в слова.
Гости столицы его отгоняли от своих магазинов, москвичи не замечали, менты пинали, застав его спящим. Коллеги могли избить.
Из всего мира к нему относились хорошо только собаки. Собаки его не жрали.
Вергилием его назвал Виталий, бывший кандидат филологических наук, а ныне тоже обитатель теплого угла. Виталий часто был пьян до изумления, и его приходилось провожать на место лежки под размокшим щербатым козырьком, а делал это раз за разом кто?
- Эх ты, ты же и Баркова не читал... - ворчал иногда бомж Виталий, поучая доброго соседа. Как того зовут на самом деле, Виталий ни разу не спросил. - Бедняга...

То есть - вышеназванный бедняга что-нибудь сказал бы, если бы хотел связать два слова. Но ему обычно не хотелось связывать слова. Ему что-то очень мешало.
Когда ему не спалось, он топал по кладбищу кругами - туда, сюда, по центральной аллее - и рано или поздно встречал заблудившегося Виталия. Он ловил его за рукав, тащил к козырьку, насильно укладывал спать, бормоча невнятное, а потом уходил бродить дальше - топ, топ, топ.

Он знал, что, если ходить кругами, то через сотню кругов и еще немного небо посветлеет, станет грязно-серым, и тогда откроют ворота. И он выйдет на свою обычную дорогу, и будет мерить снег, асфальт и щебенку длинными шагами. Он терпеть не мог, когда не завязаны шнурки: тетки, торговавшие искусственными цветами, знали это, и обычно кто-нибудь, не убоявшись запаха, склонялся к нему и помогал с этим трудным делом. А то будет топтаться на месте, вопя и размахивая руками. Покупатели пугаются.
И тогда он широко улыбался, топал ногой и двигался дальше.
Асфальт под ногами сменялся здоровенной лужей, лужа - кучей глины, глина - чем похуже, а что похуже - свалкой. Но если его несло, он не останавливался даже на свалке. Иногда он не ел, не спал и не пил подолгу, потому что ходить было лучше, чем есть, спать или пить. Он заходил в подъезды, но разворачивался и выходил сам, без окрика - подъезды были тупиками. Там некуда было идти дальше.
Это утро застало его на разделительной полосе около Курского вокзала. Сонный мент прикрикнул на него, и Вергилий поспешил перейти три полосы, не сбавляя и не прибавляя скорости: для него был чрезвычайно важен ритм, а собьют его или нет, он не думал.
Он вообще не думал уже часов пять - внутри только что улеглась случайная еда. Ночью он хорошо начал, и движение захватило его целиком. Мент отстал, но какой-то водитель иномарки выскочил из машины, которой пришлось резко затормозить, вписавшись крылом в ограждение, и побежал за ним, вопя что-то страшное и размахивая монтировкой.
Откуда поутру в людях такая злость? - подумал бы Вергилий, если бы он вообще думал. Но мыслительный процесс еще не получил нужного топлива, а выбиться из ритма было бы равносильно смерти. Или, как минимум, горькой обиде. Можно было только смотреть и ходить.
И тогда Вергилий увидел переулок и свернул туда.
В переулке асфальт был серый, но какой-то непохожий на обычный асфальт, с голубым отблеском. Дома смыкались тесно, и Вергилий двинулся вперед, потому что "не вперед" для него было невозможно. Человек с монтировкой, бежавший за ним, был все ближе, но что-то ему помешало догнать Вергилия и ударить его. Он тихо всхлипнул, сказал "мама" и опустил орудие труда.
Но Вергилий продолжал идти, и водитель продолжал.
В конце переулка была лужайка, зеленая, с цветами.

Так уже было: он знал, что цветы - это ряска, а ряска - это пруд, но пруд мелкий, и потому двинулся вперед, погрузившись по шею в цветущую воду. Ряска немедленно облепила его до ушей, ноги погрузились в ил, но не идти было невозможно, и он преодолел прудик до конца. Вылезая из него, он чувствовал себя освежившимся. Мелкие рыбки на ходу обкусывали рукава пальто. Прудик был даже лучше ванны, которой Вергилий не видел много лет подряд. Ему на короткое время стало интересно, бредет ли водитель за ним, потому что ему там было бы по самые глаза, но отвлекаться и оглядываться было нельзя.
Топ-топ. После водоема должен был быть лес, и лес был. В лесу водились разные, по большей части - сказочные, звери, но обычно они Вергилия не трогали, а если и трогали, то нюхали и отходили. Лес кончался глухой каменной стеной, сквозь которую вел тоннель, и вот тут уже нужно было сосредоточиться, четко-четко выбивая ритм по каменному гулкому полу: топ-топ.
Если бы Вергилий хоть раз оглянулся, он был заметил, что лицо водителя приобрело неописуемое выражение, а глаза стали почти стеклянными, но он видел только то, что перед ним есть проход. Так далеко он еще не заходил, в лесу обычно стоило задержаться, и проход обычно кончался Москвой, но зимней мокрой Москвы тут не было, а было лето и узкий коридор среди стен - топ-топ - а после него - какая -то площадь, и площадь все ближе.
Замелькали люди в странной одежде, потом поплыли пейзажи крестьянского вида: вот телега на улице, вот лошадь, вот рынок. Там пахло едой, и чувство голода остановило бы даже Вергилия, но его отделили от рынка марширующие солдаты, а потом ряды и вовсе пропали - перед ним воздвиглась ратуша, и он прошел в сквозной проход, оставленный для карет и телег, и увидел окруженный высокими стенами двор, из которого не было выхода. Во дворе стояли повозки, толпились какие-то люди, а девочка четырнадцати лет держала в руках живую курицу, уставившись на него тревожным взглядом.

Такое уже когда-то могло быть. Он знал, что, если долго идти, куда-нибудь да придешь. А чем дольше идешь, тем меньше думаешь, и остается только самое простое, животное знание: куда повернуть, от чего убежать. Не надо думать о том, кто тебя накормит, кто оденет, кто спасет. Главное - не сбиться с ритма, и все будет просто.
Это животное знание подсказало ему, уже готовому начать думать и остановиться, сделать круг по двору. Главное было - перебирать ногами. Не останавливаясь, он ухватил с повозки какой-то фрукт, кивнул девочке и пошел обратно к выходу, стараясь не делать ничего, что было бы лишним.
Люди сдвинулись и закрыли выход.
Раздался отчаянный вопль водителя с монтировкой: его зажало в толпе. Вергилий попытался пройти насквозь - в былые времена удавалось и это - но люди были непрозрачными, их горячие руки приобрели обычную плотность, и последнее, что он мог делать, когда его подхватили на плечи и понесли - это перебирать ногами, задевая плечи и головы: правая, левая нога. Левая, правая. Люди ругались.

Его внесли в ратушу и поставили посредине здоровенного зала. В конце зала было возвышение, а на возвышении - резное кресло, где сидел мужик в кафтане и с затейливым париком-гнездом на голове. На лицах провожатых читался ужас, они шумели, как собачья свадьба, и Вергилий, еще не начиная думать, понял, что ситуация знакомая, что мужику отчаянно нужен кто-то, очень похожий на него, но не из их компании: этого незнакомого требуется подначить, как подначивают бездомных лысые парни в тяжелых ботинках. Он будет делать что-то бессмысленное. Некоторые заставляют людей плясать за бутылку, а потом бьют, поливают керосином и подносят зажигалку: если бы не необходимость шагать, он испугался бы до полной хрени, а то и облился, но ноги уже несли его вперед, а когда два здоровенных солдата остановили его, он затоптался на ковровой дорожке, чтобы не сбиться с ритма.
Мужик что-то сказал, и толпа радостно закричала. Вергилия опять подняли на руки и понесли дальше. За ним несли здоровенную дубину, у которой был такой вид, как будто она тыщу лет лежала в музее.
До городской стены он дошел сам - все охотники тащить его куда-то делись, осталась глазеющая толпа и эти, с дубиной. Люди выпихнули его за толстую стену и городские ворота, дубину положили рядом, а ворота начали закрываться - послышался скрежет, и огромная, окованная железом створка поплыла назад, таща за собой густую тень. В последний момент в щель протиснулся водитель с монтировкой. Глаза у него были совершенно круглые.

Поле накрыл стоваттный рев, и Вергилий понял, что бензином дело не закончится. Сейчас кому-то придет каюк. Наверное, там, на стене, с которой несутся лихорадочные вопли, есть такие же люди, которые снимают все происходящее на камеру: а потом будут хвастаться, и показывать другим, и...
Еще немножко, и он бы вспомнил, кто он и почему так любит бродить по улицам, но с того края поля приближалось уже что-то жуткое, оснащенное шипами, когтями и зубами.
Водитель с монтировкой совершенно охренел. Он издал страшный вопль, замахнулся своей железякой и побежал на это чудовище, не чуя ног. Вергилий смотрел, как они сближаются, как огромная когтистая лапа рвет водителя пополам, как пасть скалится в улыбке, как огромный хвост, развернувшись, сносит дерево, стоящее на холме, и треск звучит гораздо громче предсмертного крика.
Он продолжал переминаться на месте, чтобы не потерять землю под ногами, а потом пошел вперед, не очень-то понимая, зачем. Наверное, потому, что бежать было некуда.
Он упорно смотрел бы в землю. Земля была неплохая, с кустиками какой-то жесткой растительности, травой и желто-коричневой пылью, и ложилась под ноги спокойно, не исчезая и не превращаясь в болото. Но когда в поле зрения попал растерзанный труп водителя, Вергилий вздрогнул и поднял глаза выше.
Перед ним была шипастая морда чудовища.

Морда была огромнейшая, в полтора Вергилия шириной. Если бы не пасть, пожалуй, нельзя было бы сказать, где тут верх, а где низ: чешуя напоминала кору здоровенного дерева, но по фактуре была похожа на металл. Из-под верхней губы торчали два длиннющих клыка, голова венчалась петушиным гребнем, а с плоской равнины между пастью и гребнем смотрели два ясных, прозрачнейших желтых глаза, излучавшие свет.
От него веяло теплом, как от батареи, что было, может быть, и опасно, но хорошо и здорово.
Несоответствие этих глаз и этой морды сильно поразило Вергилия, и он, еще не начиная думать, но уже прочно стоя на месте - еще бы, такая картина! - развел руками, указав при этом на мертвое тело посреди кустиков и цветочков: мол, ты чего? Ты вообще — чего? Стыдно!

Чудовище шевельнуло хвостом и рявкнуло так, что заложило уши. А потом из его глаз потекли крупные слезы, тоже кристально-прозрачные и такого же желтого оттенка. Съесть хочет, догадался Вергилий. Но тут уже понял своим животным знанием, что есть оно, конечно, хочет, но почему-то не его.
И, повинуясь какому-то непонятному порыву, он широко раскинул руки, обнял чудовище и крепко прижался к нему, потому что уже давно замерз после купания в коварном озерце, а постоянная размеренная ходьба не дает человеку как следует согреться. Не об людей же тереться, в самом деле.
Чудовище затряслось, заикало и крепко-крепко обняло его когтистыми лапами.
Тут он обрел наконец способность мыслить и подумал: ой-ой, кажется, нам плохо.
Это была фраза из другой жизни, где на нем был белый халат, а в кармане лежал стетоскоп. В соседнем кабинете шумела бормашина, раздавалось жужжание, и зубы у некоторых были точь-в-точь как у этого кадра .

Со стен донесся многоголосый вопль ужаса. Интересно, скоро ли они загрузят фотки в интернет? - подумал Вергилий, наслаждаясь новообретенным процессом. Мысли были чистые и не бродили. А, может быть, и нет тут никакого интернета... Может, они тут не поняли, чего эта зверюга хочет? Может, она не хочет жрать именно людей?
Чудовище, кажется, не собиралось его есть. Оно всхлипывало, рыдало, обнюхивало полы драного пальто, разбитые ботинки и штаны, залепленные скотчем. Он аккуратно постучал кулаком по здоровенной лапе - мол, отпусти меня, а то уже ребра болят.
Животное знание все еще было в нем сильно. Оно давало ответы на вопросы. Поэтому Вергилий снял с себя пальто, потом четыре дырявых рубахи, свитер и штаны, потом ботинки и то, что называлось бельем, разложив их перед чудовищем - мол, если хочешь есть, ешь неодушевленные предметы. Чего ты. Он не очень понимал, так ли следует поступить, но другого ничего в голову не пришло.
Чудовище пошевелило их лапой, дохнуло, и шмотки начали оплывать, покрываясь зеленью. Скоро ядовитое дыхание полностью сожгло все лохмотья, но оставило на траве четкие контуры: они немедля покрылись новой травой, трава заплелась ковром, а потом приобрела странную плотность, и через несколько минут ошарашенный Вергилий держал в руках новые штаны. Все остальное, правда, было совсем на одежду непохоже.
Чудовище посмотрело на него и улыбнулось в редких сорок пять острых зубов.
В его желтых фарах светилось такое же жуткое одиночество, как у бездомной псины или бывшего кандидата наук. Еще бы, подумал Вергилий. Мало того, что жрать тут нечего, так и поговорить-то не с кем...
- А ты тут один такой красивый? А? - спросил он. - А кушать-то хочется? А хозяина-то нет?
Чудовище яростно закивало.

Со стен уже не вопили, а рычали и визжали от восторга. И тут уже мышление Вергилия дало сбой, и он задумался о том, не остаться ли в этом чудесном городе среди лугов и полей, с этаким верным чудовищем, два раза в год навещая могилу земляка и задавая пиры в обществе мужика, заседающего в ратуше - но тут он вспомнил, что есть Москва, и в Москве - зима, собаки, и какой-то несчастный бывший кандидат филологических наук, скользя и падая, бродит по мокрому, забытому всеми кладбищу, заковыристо ругаясь на латыни и не умея отыскать тропинку к теплому месту.
И такая его взяла тоска, что прекрасная страна и зеленые леса показались постылыми, а привычный ритм потихоньку начал брать верх, пробуждая животное знание - раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре! Только теперь он звучал, как барабанная дробь, и от этого было немножечко легче.
Вергилий помахал городу рукой, нашел взглядом подходящий проход между деревьями и уже собирался было в него шагнуть, как за спиной зашипели.
Чудовище подождало, пока он обернется, растеклось всей тушей по траве и умоляюще захлопало глазами - как будто просило: ну возьми меня с собой ! Возьми!
- Это ты со мной просишься? - озадаченно почесал в бороде Вергилий. - А там же собаки... И менты... и эти... и безмыслие!
Чудовище негодующе посмотрело на него и затрясло шипами.
- У меня там друг - пытался объяснить Вергилий. - Он тебя может испугаться. И чем я тебя буду кормить? А если тебя кто-нибудь обидит?
Но чудовищу, по-видимому, было плевать. Оно стукнуло себя в грудь третьей лапой, оскалилось и заворчало.
Н-да, подумал он, оглядывая животное. Обидишь такое, как же. И даже если вдруг какое-то безмыслие...

Делать было нечего. Вергилий аккуратно уселся на теплую, жесткую спину, взялся за роговой выступ над шеей, пнул чудовище пятками в бока и заорал:
- Поехали-и-и-и-и!

И они поехали. Чудовище вскинуло голову, завиляло хвостом и затопало иноходью, слушаясь всадника: топ, топ, топ.

@темы: роман про Мирона

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Камни и звезды,
Листья и весны,
Осенью хлеб не сжат.

Камни и звезды -
Братья и сестры -
В поле лежат.

Черная осень -
Легкое бремя,
Свет от руки .

Всех нас уносит
Темное время
Звездной реки.

Скрип от уключин
Каменной лодки,
Стража седа

Там, где на поле
Тают обломки
Темного льда

С нашей последней земли .

Камни и звезды,
Братья и сестры ,
Спрячьте клинки .

Наши потомки
Кружат в потоке
Звездной реки .

В стойбище Леты
Снежные волки
Спят на кошме.

Времени дети,
Солнца осколки,
Песня во тьме .

Пойте - и ладят
Парус и весла,
Искры вдали -

Камни и звезды -
Братья и сестры,
Ветер с земли -

С нашей последней земли .

@темы: стихов

---

Кукла с редким именем (То, чего не было)

Кусок 9, совершенно бессистемный, про собак, секту, иногда прадитей и про рабочего метро по имени Скай. а еще типичный монолог ошалелого мужика впридачу



СОБАКИ

Эти дурацкие двое возвращались домой всегда под вечер. «Вечер» и «домой», вроде бы, были для них понятием растяжимым. А для Шкалика растяжимой была только привязь. Иногда она была перегрызаемой. Эта- не была.

Если ты свободная собака, то ты должен бежать.
Шкалик знал, что бежать теперь, может быть, не удастся, но ему, вопреки всем правилам, хотелось все-таки вынюхать выход отсюда, из запертой комнаты, где двое сидели на корточках над телами лежащих без сознания людей.
Один из них заворчал не по-собачьи и написал в воздухе знак, который Шкалик уже, кажется, видел. Это тре-у-гольник. Тре-у-гольники — это дорожные знаки. Что именно на них написано, Шкалику было невдомек. Но машины слушались квад-ратов и тре-у-гольников.
Шкалик был привязан к батарее коротким поводком, чтобы грызть было неудобно. В комнате с задернутыми шторами было очень темно. Лежащие в ней вонючие люди шевелились и стонали. Рядом с некоторыми валялись упаковки от каких-то таблеток. Пол был застелен ковром.
Двое обходили комнату по кругу, то присаживаясь на корточки и трогая тела лапами, то вставая и споря друг с другом впол-ворчания. Они шипели, как паровозы, и корчили ужасные рожи — даже не как собака, а как сова.
Шкалик тщательно запоминал все это, думая, не придется ли ему Умирать. Но Умирать мать его не учила, и, значит, надо будет как-то делать все самому. Может быть, если начнут дергаться лежащие рядом беспамятные люди, получится натянуть до конца поводок, носом или лапой подпихнуть к себе таблетку и съесть. Нет ничего хуже, чем умирать от жажды, если что.
Один из двоих заворчал громче, достал из кармана коробочку — и в приоткрытый рот лежащего положил маленькую штучку, которую заставил того проглотить, закрыв рукой рот и прижав челюсть. У Шкалика встала дыбом шерсть, он открыл пасть и вывалил язык.
Животные — наставительно заметил один из двоих — должны служить тем, кто их меньше и лучше.
Второй кивнул.
Затем они вышли, прикрыв за собой дверь. Шкалик знал, что они вышли ненадолго, а квартира большая и темная. Раз в сутки его выводили на прогулку, а все остальное время держали здесь. На отчаянные вопросы и даже виляние хвостом двое не отвечали.
Наверное, я им нужен, чтобы сторожить — думал Шкалик. Он не знал, какие животные имеются в виду — но если тут появятся еще собаки, то это живодерня.
А если еще люди, то их сманили. Он знал, что по вокзалам иногда промышляют опасные люди, которые приманивают грязных собратьев на бутылку вонючки. Больше этих собратьев никто не видел.
Он собрался с духом и начал отчаянно грызть поводок. Поводок был из чего-то очень скользкого и прочного и не поддавался, но Шкалик не терял надежды.
На полу шевельнулся человек, простонал и открыл глаза.
Открыла. Шкалик понял, что это здоровая женщина, потому что от нее сразу же начало пахнуть не болезнью и не укусом, а нормальным человеческим запахом, как будто ее никто не отравил. Женщина села, вынула из длинных лохматых черных волос белую костяную шпильку — теперь и так было все ясно, почему-то подумал он - покрутила в пальцах и засунула обратно. Руки у нее не дрожали.
Женщина спокойно приоткрыла дверь и выглянула в длинный темный коридор с высоким потолком. - Никого — прошептала она. Шкалик заскулил.
Тихо — бросила женщина, вышла и вернулась с телефонной трубкой. Она нажала несколько кнопок, нахмурилась, потом все-таки еще раз выглянула в квартиру — и позвонила.
Это я... Да, да, я тут, у них все на месте. У тебя полчаса. Что значит — нету получаса?.. Тут двадцать человек и одна собака! Нет, я не знаю, зачем им собака! Их двое!
Валерьевна! — захрипела трубка — Я не успею. Они уже возвращаются!
Тогда давайте прямо сейчас. Вам не жалко месяца работы? Зачем вы напрасно дергали Зеленого? А зачем вам тогда Ковбой, если вы работать не умеете? — сказала женщина и выключила трубку. И начала причесываться и заплетаться.
Шкалик бросил грызть поводок и начал забиваться под батарею.
- Ничего — сказала страшная женщина, когда в двери грохнуло что-то тяжелое. - Сейчас мы вас всех отсюда вынесем. Потерпи немножко. Вот с-собаки.

ЭЛЕКТРОЗАВОД СКАЯ

На железнодорожной станции Электрозаводская Мирей огляделась, отделилась от толпы, легла на живот и протолкнула себя в узкую дырку под декоративной решеткой, из которой состояли стены перехода. Решетка шла поверху, а внизу был квадратный небольшой проем. Он не имел никакого значения до тех пор, пока несколько лет назад в переходе не установили выходной турникет. Можно было сигануть с платформы вниз или слезть по опоре, а потом спуститься по склону и обойти забор, но у нее совсем не было времени.
У, девушка, как вы ловко пролезли — сказал какой-то дядя вслед. Мирей отряхнула штаны и побежала вниз по бесконечным ступенькам, чтобы успеть в метро.
В метро она прошла за каким-то деловым гражданином и немедленно нарвалась на свисток. Но если быстро пробежать пятнадцать ступенек по эскалатору вниз, то менту будет лень за тобой гоняться, и ничего не будет. Поэтому Мирей быстро пробежала положенные пятнадцать ступенек и спряталась между стоящих бабушек.
Спустившись вниз, Мирей выдохнула, села в поезд до Семеновской и начала читать книжку. Во втором кармане жилета, украшенного защитными разводами, лежал бутерброд с сыром. Кусок сыра вчера отрезал Рома на работе, когда пил с ней кофе. Разгрузочный жилет — прекрасная штука. Удивительная штука — разгрузочный жилет. Правда, Рома не всегда хороший чувак.
У нее было четыре часа, не считая дороги, пока Нита не уйдет. Нита замечательно обращалась с детьми, хоть ей и было всего девятнадцать лет. Стоп, какие «всего»? Девушке девятнадцать лет, она работает, учится и даже находит время помогать соседям по дому... Пока они ездят на всякие там конкурсы... как говорят в интернете, лол.
Ну и лол.
Семенов ская, Электрозавод ская... Кто такой Скай?
Наверное, Скай — это такой чувак, большой и легендарный, и он на самом деле построил метро. Это должен быть какой-нибудь выходец из англичан, приехавший помогать советским рабочим строить социализм, популяризатор вроде Дина Рида. Очень здорово помог. А метро сначала решили назвать именем Ленина, но потом спохватились, что у них вообще-то государство рабочих и крестьян, а самого главного рабочего так и не упомянули. Но это было зачем-то запрещено. И тогда его имя начали вставлять в названия всех более- менее загруженных станций — Бауман Ская, Щелков Ская... И даже Первомай Ская.
Мирей отряхнула жилет от крошек. Большая тетя слева заворчала.
Люблю есть в метро — сказала Мирей. - Дома некогда, на работе не на что.
А ведь и правда — мечтательно сказала большая тетя и устроилась поудобнее. - Ты ешь, ешь.
Выбежав из метро, Мирей побежала по указанному адресу, отдала заказ, который забыла отдать вчера и потом долго извинялась, добежала до курсов с сегодняшним конкурсом и тут поняла, что деньги уже есть, а бумаги и красок как не было, так и нет.
Вот ни у кого ничего нет! — укоризненно и наставительно произнесла бледная черноволосая девушка, которая вела занятия, и выдала ей тему, четвертинку ватмана и краски.
Четвертинка ватмана! Краски! И полкарандаша!!!
Мирей целых два часа была счастлива и забыла о времени. Потом на телефоне прозвенел будильник.
«Еще немножко» - решила Мирей, еще немножко порисовала, вспомнила про электричку, облилась холодным потом и рванула к девушке показывать рисунок.
Замечательно.. Э, замечательно!.. — почему-то развеселилась девушка и потянула рисунок у нее из рук. - Сколько у вас фантазии! Слушайте, давайте его нам, мы его в последнюю выкладку положим. Я как раз думала, что бы туда...
Какую выкладку? - почему-то обиделась Мирей. - А мне? А я, что, не имею права?
Я сосканирую! - начала отбиваться девушка. - У нас галерея рисунки не украдет!
Так он же не высох еще — сказал еще кто-то. - В следующий раз заберете. Да еще и в галерее повисит.

Да, да, в следующий раз...

Мирей покраснела, кивнула, сказала спасибо, извинилась, отдала рисунок и краски и рванула к метро. Не потеряв ни денег, ни жилетки, ни книжки, она наконец обзавелась проездным, но забыла чек. Чудом вернувшись и найдя этот несчастный чек на «подоконнике» перед кассовым окном, она влетела в турникет с такой скоростью, что фотоэлемент просто не успел захлопнуть створки, и под заполошный свисток охранницы понеслась по эскалатору вниз. На этот раз сработало не правило пятнадцати ступенек, а, скорее, выражение лица: внизу ждал какой-то мент, но, увидев абсолютно круглые глаза Мирей, он просто отошел в сторону. Она прыгнула в поезд, повисла на поручне, вытащила книжку и углубилась в нее, яростно жалея о том, что бутерброд уже кончился.
«А вот Алекса однажды задержали на эскалаторе, утянули в ментовку и там долго мурыжили, и он опоздал на собеседование» - вспомнила она. - «А потом, выходя наконец из ментовки, он плюнул в нее, и она сгорела».
На самом деле она не сразу сгорела. Алекс увидел это через месяц, потому что проходил мимо. Но приятно думать, что иногда во что-то неприятное достаточно плюнуть, чтобы оно сгорело.
Все это время не переставал звенеть будильник. Мирей попыталась одновременно достать из кармана телефон, высыпать оттуда крошки и засунуть туда же книжку. Книжка и телефон упали одновременно. Какой-то парень встал с места, помог ей поднять книжку и телефон, отряхнул Мирей от крошек, которые взялись невесть откуда, если только не из кармана с книжкой, и усадил на свое место. Мирей кивнула, покраснела, запихнула все по местам, вытащила расческу и принялась приводить себя в приличный вид. Соседи по бокам слегка отодвинулись. Ой...
- А причесываться вообще некогда... - вздохнула Мирей в пространство. Но на этот раз ей никто не посочувствовал.
На Электрозаводской Мирей купила билет, ввинтилась в электричку, выдохнула и посмотрела в окно. Наверное, там Нита уже ждет-не дождется... Сколько времени?
На телефоне было 2-37.
Мирей не поверила и переспросила у соседа. Сосед показал часы с тем же результатом.
И тогда Мирей горько заплакала, потому что поехала домой на два часа раньше, а ведь можно было бы еще куда-нибудь зайти, что-то сделать, спокойно полежать на траве или даже поесть. Поесть!..
Она вывалилась на конечной станции, утешаемая всем вагоном, и, хлюпая носом, направилась домой. Ее встретили веселые дети и перемазанная мукой Нита.
Мы учились готовить — заявила она. - Я убираю, вот...
Ма-ма... - только и сказала Мирей, увидев кухню, равномерно засыпанную мукой.
Мама — это ты — серьезно заявил младший.
Ладно, мама — это я... А ты-то кто после этого, а?
Вы что! Нельзя так говорить — не менее серьезно сказала Нита. - Дети запоминают.

Она медленно сняла жилетку, на цыпочках пробралась к раковине и принялась умываться.
Нита торчала в коридоре.
Ты давай домой — грустно сказала Мирей, доставая совок. - Мама — это я.
Она провела пальцем по белому слою. Получилась бабочка.
Они обе удивленно моргнули, когда бабочка шевельнула крыльями и взлетела.

ЛОТОЧНИК

...Она выходит со станции «Красные ворота» каждый раз, мелкая такая, с белыми волосами, и я слежу за тем, как ее белые волосы и ее длинные ноги, ее руки с длинными пальцами, которые что-то ловят в воздухе, и она сама растворяются, не оставляя следа, в жарком облаке над дорогой.
На асфальте иногда остаются отпечатки каблуков. Два маленьких следа.
У нее длинный нос и такое выражение лица, как будто ее пугает все вокруг.

Наверное, она интердевочка, как в старом кино. Но такие бывают только в кино, я спал с разными подстилками, от плечевых до самых дорогих, когда работал в охране у бывшего мэра, но в кино все точно было интереснее. Поэтому, когда я продаю лотерейные билеты, я слежу за ней, а она выходит из метро и все время куда-то девается, и я не понимаю, почему я теряю тот момент, когда она переходит дорогу. В конце концов, должна же она куда-то деваться, потому что не переходить же улицу пешком. Никто не остановится, и собьют тебя, как курицу.
Но не переставать же мне верить собственным глазам.
В общем, она переходит дорогу каким-то непонятным мне способом, возникает на той стороне (я опознаю ее по лохматой голове) и уходит в ту сторону.
«В ту сторону» - потому что не по улице в сторону новостроя, а вообще неизвестно куда. Жара, и все плывет, но там, куда она направляется, все как будто темнеет и камера фокусируется, и она идет твердым шагом, как в кино, задрав этот дурацкий нос, и подбородок такой твердый, как будто она Зоя Космодемьянская. Молодая такая. Резкая.

Я это вижу, но не глазами, я додумываю, как додумывает за меня собака, которая все время приходит и садится у лотка. Сэндвича хочет. У собаки куцый лохматый хвост и короткая шерсть, и иногда мы с ним понимаем друг друга, как кобель кобеля.
«Кобель кобеля» — это сказала какая-то дура-баба, увидев, как я провожаю глазами интердевочку, а пес на меня глядит и язык высовывает, тупила. После сорока все бабы думают исключительно о себе, нет чтобы отнестись к мужику с уважением, раз его ведет на свеженькое. А я романтик, я свеженькое люблю, особенно люблю выглядывать таких в толпе, прежде чем подойти.
Чо в белый красилась, если не интердевочка.
Она такая испуганная, но, я думаю, вполне поведется. Надо будет осторожно. Сказать, там, что-нибудь доброе, мороженого купить. Деньги уже потрачены, надавить как-то там, ну, что деньги я на тебя уже потратил, а ты ..опой крутишь тут каждое утро.
Чо в белый красилась, да. Если честная такая.
Никогда не мог нормально общаться с бабами, мог только уломать на переспать. Они сразу такие хорошие становятся, убеждают себя, что ты это все от большой любви. Ага, как же, стал бы я кого-то уламывать от любви. От любви я когда-то скамейку сжег, где моя первая чмокалась с Арамом из восьмого класса. Скамейка у нее была под окнами, я такой облил бензином и поджег, а потом дверь ей бензином облил, они потом с ментами искали, кто это сделал, но не нашли.
Я это делаю потому, что встает. А на эту у меня так встает, что вообще не могу даже определить, когда она там улицу переходит.
Чо в белый красилась.
Гордая такая.
Так что я псу какой-то колбасы из сэндвича кину, которым обедаю, и жду.
Иногда ее от метро до перехода провожают случайные мужики, хипстерня всякая, а другие выглядят, как бомжи, один даже розу подарил, свежую, а не потасканную какую. Тогда у нее такой вид, как будто ее оскорбили, прям, я не знаю, гордость какую в себе нашла. Наверное, трахается с ними со всеми. Если провожает, значит, спит.

Если б у баб была гордость, они бы не трахались и детей всех зачинали в пробирках. Потому баба и не человек, что ее трахать можно, меня вот поди трахни, не во что меня. А если им это еще и нравится, то сразу все с этими бабами ясно, это как в сериале, хочет, значит, все.
Я еще ее на собаку подманивать собираюсь. Буду так ласково с собакой разговаривать, она и подойдет, они все любят, когда с животными хорошо обращаются. Думают, я с ними потом буду как-то хорошо обращаться, хотя нет, с этой, может, и буду, лишь бы подошла.
Ох ты сволочь, лишь бы подошла, ой, черт, умру, лишь бы подошла, только бы подошла бы...

МИРЕЙ И ПЧЕЛЫ

В тот день Мирон как раз поменял вписку на новую, когда увидел на столбе объявление «требуются разнорабочие». Разнорабочие требовались на заводе, на конвейер. Он пошел по указанному адресу, заблудился в районе Красносельской, обошел бывшие общаги и вдруг увидел, как из ворот за трамвайными путями вываливаются два чудака — один что-то другому упорно засовывал за шиворот, а другой сопротивлялся.
Мирон направился к ним, дабы разнять, но они разбежались. Рыжая борода пострадавшего пылала ярким факелом в свете дня, и Мирон вспомнил, кто это — неофициальный глава тусовки «саженцев», еще одной смешной группы московских «зеленых», сажавших везде деревья вопреки любым запретам.
Эй! - окликнул их Мирон, но ответа не было. Покуда предводитель удалялся в одну сторону, а его обидчик, ругаясь — в другую, Мирон вспомнил, что у этого человека печальная история — деревья «саженцы» начали сажать еще в Питере, после гибели его девушки, покончившей с собой. К нему присоединялась куча народу. Боги мои, когда это дошло до Москвы-то?.. - Эй, отвяжись от него! - А ведь я бы тоже так поступил, если бы...
Но все это происходило не слишком долго, не успел он изготовиться помочь, как драка уже закончилась, и тут внимание Мирона привлекла вывеска с большой надписью «Солнышко». Оттуда выходили еще какие-то люди необычного вида, один из них — с большой плетеной мандалой в руках. Стоит хотя бы заглянуть — решил Мирон — раз я так протормозил. Действительно, не прошло и минуты, как оба драчуна с деловым видом растворились в сумерках, а «Солнышко» осталось.
- Оооочень интересно... По улицам ходиииить! - пропел он себе под нос, переходя рельсы. - Мноогое узнаешь и поймееоооошь!
За дверью в заборе выше человеческого роста, в здании с толстыми стенами, оставшемся с незапамятных монастырских времен, явно шло какое-то заседание. Заседали, как Мирон понял, эзотерики. Бррр... Или еще какие человеки с высокой миссией.
Лица у дежурящих у дверей и спорящих в коридоре были вполне честные. Трое мужчин среднего возраста и одна девушка увлеченно обсуждали, почему больным детям ни в коем случае нельзя надевать черное.
Нет, не эзотерики, наверное. Духовные.
Он остановился и спросил у высокого мужика с добрым лицом:
«Солнышко» ?
Ага, солнышко — безмятежно подтвердил тот. - Там на двери написано.
А кого это вы выгнали? - наудачу сделал ход Мирон. - Непозитивных каких-то?
Да какой там позитив — сморщился мужик. - Невежливо спорить по ходу собрания. Если ты хочешь что-нибудь узнать про нашего общего Отца, проходи. Там как раз его ученица рассказывает. Тебе что-нибудь объяснить?
Да не — отболтался Мирон. - Я лучше ученицу послушаю.
Только тихо — сказал мужик и приоткрыл дверь.

Собрание было в самом разгаре. Лекцию читала невысокая полная женщина, которая рассказывала про какого-то гуру, который умер в прошлом году, но на самом деле никогда не умер, и жил он до этого в казахской степи за Петропавловском. Все очень напоминало духовную тусовку в Гокарне.
Мирон стал слушать и ничего ужасного не нашел. Впрочем, он в принципе не любил искать в людях что-то ужасное. Духовные вроде были ничего так. Зал был заполнен в основном какими-то тетками и мужиками за 40 и с детьми младшего детсадовского возраста, которых на каждую тетку приходилось по 3-4. Нормально так, решил Мирон, расслабился и начал слушать про позитив.
Великий Учитель, как они рассказывали, был самый что ни на есть культурный герой. Он не ел мяса, а то и вообще, кажется, ничего неделями не ел, совершал великие открытия, давал людям мудрые советы и учил лечиться с помощью скрытых резервов собственного организма. В общем, обычный такой гуру, живущий в далеком полумусульманском захолустье. И тут, расслабившись окончательно и глядя сквозь ресницы, Мирон заметил, что на первом ряду, восхищенно раскрыв рот, сидит Мирей. С ней была какая-то серьезная девушка лет на пять ее старше.
Мирон мотнул головой, но Мирей не исчезала. Это как-то ломало ему картину мира. Он плохо знал Мирей, но она вообще ни с кем не общалась и никогда не проявляла интереса ни к чему, связанному с гурьем, телеской, духовкой и психотерапией. А тут сидит... Эк ее переклинило.
Он вспомнил, что в фэндоме, в сети, где уже пяток лет как в прямом эфире активно пишут фанфики и круглые сутки обсуждают персонажей, все время всплывает какая-то пожизневая магия. Может быть, тут тоже какая-то магия. Но, сколько он ни тусовался среди просветленных, магии там никогда не находил. Только биоэнергетика всякая.
Блин, опять эзотерички...
Он начал наблюдать за первым рядом. Нет-нет, обычные люди, не заглюченные даже, осмысленно глядят... Никаких признаков секты, вроде бы, не было.
Да и не надо. Просто человек не на своем месте. Вот эта девушка — на своем месте, лекторша со своим солнечным позитивом — на своем, а Мирей — не на своем. Может, ей тут что-то надо?
В это время лекторшу сменила другая женщина, маленькая и сухонькая.
Мирей напряглась и начала сверлить ее взглядом.
Ага, подумал Мирон.
В следующее мгновение женщина открыла рот, и на всех присутствующих обрушился водопад совершенно жутких стихов. Мирона чуть не стошнило. «Кровь-любовь» и «одна-трава» по сравнению с этим выглядели бы гениально. Хуже были только последние стихи одной известной ему поэтессы про фламандское восстание, но поэтесса уже давно просто «окаменела», как выражались знакомые, а эта...
Большая часть людей просто вежливо слушала, и только одна Мирей продолжала сидеть и сверлить. Ого, думал Мирон, какая она вежливая. Я бы пристукнул сразу.
Он захотел встать и выйти, но вдруг понял, что по рукам и ногам разлилась какая-то жуткая противная слабость. Сидеть было неудобно, встать — невозможно, и это было настолько отвратительно, насколько вообще может быть. Вспомнился дурацкий эпизод со страшными рабочими на стройке... Как я мог не заметить... Черт... Неужели здесь то же самое?.. А где мужик?..
Он почувствовал, что впадает в нефиговую панику, и попытался хотя бы закрыть глаза. Глаза не закрывались. Оставалось держать в фокусе Мирей.
Выражение лица Мирей становилось все более угрюмым, и наконец между ней и женщиной повисло чуть ли не грозовое облако. Это было ощутимо тяжело — и наконец женщина вздохнула, захлопнула книжечку с торчащими из нее разлохмаченными листками и спустилась с возвышения.
Мирон торопливо задышал. Он совсем не понял, о чем говорил следующий рассказчик — наверное, о духовном совершенстве — но состояние удалось поправить за пятнадцать минут его выступления. Спасибо, Мирей.
О-о-ом нама шивайя...

Он дождался, пока все закончится, и выполз в коридор. В коридоре Мирей, которую тщетно удерживала за локоть подруга, говорила лекторше:
Нет, я больше не смогу приходить.
Почему? - удивлялась лекторша.
У нее очень много плохих стихов. И она говорит, что она пишет их «по духовному заказу». Вы же видите, это... это же вредно!
Что вредно? Что? Писать стихи? - удивлялась рассудительная лекторша. - Вы что, думаете, что она не имеет права писать стихи? Все имеют право писать стихи, в которых выражают свои чувства, и читать их на нашем собрании. Вы еще скажите, что мы должны ей это запретить.
Мирей махнула рукой, взяла на буксир вторую девушку и начала пробираться через толпу людей, спешащих подойти к столику с картонной коробкой для мелких пожертвований и выпить специального чаю с молоком. Он догнал ее у выхода.
Ну и чего ты так расстроилась? - говорила ей подруга. - Все имеют право читать стихи, они никого не выгоняют. У них хорошо. И я тебе еще не рассказала о прозрениях Учителя...
Ага, хорошо — уныло сказала Мирей. - Никто не понимает. Нельзя пускать в приличное общество «пчел». Пчелы тоже людей едят — все ценное вызнают, выспросят и тебя же без него оставят. Оса просто так загрызет, а пчела еще опаснее.
Да какие пчелы, ты чего? - испугалась подруга. - Нельзя делать из людей визуализацию своих страхов. Мало ли чего тебе снится.
Ух ты, елки... Надо бы прислушаться.
Хороша визуализация — вступил в разговор Мирон, подойдя сзади. - Тебе тоже плохо было?
Было — не удивилась Мирей, которая казалась совершенно выжатой. - Я к ним больше не приду, извини, Ясень. Они клевые, у них еще и поесть можно, и чаем поят, но если у них еще и пчелы...
Все, все, не пристаю — отмахнулась упомянутая Ясень. - Я буду знать, что тебе туда не надо. В конце концов, у нас все свободно.
И это неправильные пчелы. Вы смотрите, они вас высосут досуха.
Ясно. Это неправильные пчелы.
Это неправильные пчелы.
Ага. ПонЯл!

По дороге к метро их догнал какой-то мужик безумного вида, с совершенно черным от горя лицом.
Это там центр вашего Отца?
Да, мы оттуда как раз идем — сказала Ясень.
Скажите, какие у них шансы на лечение рака в третьей стадии? У меня дочь в больнице лежит, ей собираются делать операцию, может быть, они помогут? У них бывает без операции?

Вот как, подумал Мирон, они еще и рак лечат?.. Это было уже плохо, потому что ему как-то попадались гуру, занимающиеся лечением рака. Сострадательная Ясень начала объяснять направление и то, как сделать нужный поворот.
Н-н-нет — вдруг сказала Мирей, которая выглядела очень усталой. - Если врачи говорят — операция, то нужно делать операцию. А потом они уже после операции хорошо помогают...
Ясень обиделась.
Они втроем дошли до метро, проводили Ясень и пошли в какое-то кафе. Мирон чуть не лопался от незаданных вопросов. Но Мирей сидела молча и жевала пончик. Ей явно хотелось что-то сказать.
Ты чего к ним пошла-то? - спросил Мирон для порядка. Он знал, что после развода людей, особенно девушек, тянет на разные странные дела.
У меня проблемы — неопределенно отболталась Мирей. - Но я заработаю. А вот пчелы — это действительно плохо. Хуже, чем осы. Лазят везде.
Какие еще пчелы? - наконец дорвался Мирон. - Пчелы Винни-Пуха? Давай рассказывай уже!
Ну, это... - подобралась Мирей и начала рассказывать. - Короче, слышал про эпидемию летом? Есть два вида насекомых, которые паразитируют на людях в городе...
Чего?..

@темы: роман про Мирона

---

В целях улучшения работы мозга перечитываю Желязны.
1. "Амберская серия" - чуть ли не единственное его произведение, где хоть как-то встречается "девочкам это не надо" (в смысле, корона), да и то держится до четвертой книги и намекает исключительно на амберский престол. Причем там сразу есть Дара.
По сравнению с современной фэнтези ващще полное щастье, а то это у них уже давным-давно глаз режет. Даже откровенно по приколу сделанная "Формула Клипсис" и "Психолавка", написанная с Альфредом Бестером, просто веселый трэш с минимальными следами сексизма. Если что и встречается, то очень специфическое, вроде жены по контракту в "Острове мертвых" или всякие противопоставления типа умница-погибель доктор Шаллот vs беспомощная любовница доктора Рендера.
Это надо еще добавить "для своего поколения", конечно.

2. Когда чуваки движутся по Отражениям, у них разные способы передвигаться, но Корвин, конечно, ищет себе машину или лошадь. Даже если ему отбили мозги.
А Мерлин, блин, после детства при Дворах тусовался в Америке в среднем классе, и в "Картах судьбы" по университетской привычке бежит кросс!..
Через Отражения.
А ведь прожил, между прочим, там всего восемь лет, о чем в начале книги и сказано... Как-то странно действует Америка на принцев Хаоса)
Но то, что Фракир у него не что иное, как фенечка, до меня дошло только в этот раз, а не во времена активного плетения фенечек, и это странно.

@темы: глупости, телеги

---

Ууу, тяга к занятиям сильнее тяги к пампасам!
Так что продолжаем продолжать. А то мне казалось, я этот год закончу раньше.

---

"Здравствуйте, Ваши стихи, краткая инф. о Вас опубликованы в "Сибирском Парнасе" № 2/3, поздравляю!"
Ну, ок) пойду еще , что ли, куда-то что-то раскидаю. Хотя это пц какой странный процесс, когда не к тебе приходят, побывав на выступлении, а ты сам пришёл.

@темы: стихов, не знаю ни одного языка

---

Вот в страшном сне бы не приснилось никогда, что Калугин будет вынужден петь свой "Неаполь" на своем дне подмосковного города в промежутках между чиновниками и репетицией псевдопобедного парада, чтобы его не турнули с репбазы, и, более того, признает это непреодолимым обстоятельством и запостит об этом что-то в своем фейсбуке...

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

via  Атимита:

A photo posted by Instagram

Вот так эти белки тырят эти мандарины.

Я-то не могу заснять этот увлекательный процесс, а вот некоторые могут!

---

Кукла с редким именем (То, чего не было)

Маугли, куклы, осы и собаки и частный случай телепортации

кусок 7

В СЕРЕДИНЕ ТЕМНОТЫ

Здесь находятся две фигуры — темная и еще более темная.
Та, которая светлее, чуть покачивается, как будто стоит на палубе корабля, и ловит отблески, приходящие невесть откуда — она не движется, но случайные блики то мелькнут в стеклах очков, то огладят рыжую бородку, то высветят руку с кольцом. Та, которая темнее, не движется, но видно, что это человек плотный и коренастый. Он твердо стоит на земле в центре темного круга.
Ты обязан — говорит он и грозит пальцем. - Вы все обязаны.
Не все — храбро возражает второй человек. - Быть созданным не значит быть обязанным. Слишком многое вы в меня вложили, чтобы я продолжал быть обязан делать ненужные мне вещи. Я живу сам.
Ты неблагодарен — говорит первый, и света становится меньше. - Я не дам тебе никакой свободы.
Я уже свободен — смеется второй. - Работа с вами научила меня ответственности. Своих я не брошу.
Ну смотри — неожиданно тихо смеется второй и исчезает.
Первый растерянно оглядывается.

Блики света пропадают совсем.

МАУГЛИ

Слава электричкам, прорезающим город насквозь!..
В окне дробятся блики рельс, отражения заката в оконных стеклах пролетающих мимо домов, встречные поезда, повторенные тысячу раз провода и столбы, бетонные будки и черные шпалы. В черте города много электрических линий, которые вовсе не зависят от электричества, идущего с подстанций по кабелю: они расчерчивают город, как лучи со стрелочками на карте военных действий, и все, кто бросается на штурм вагона на станции Беговая или в трудных условиях Киевского вокзала, знают, что, стоит увидеть близкие двери зеленого вагона, силы приходят сами собой. Говорят, что будут новые вагоны, а в прошлое отойдут насовсем эти, с деревянными скамейками: но разве можно уничтожить все, нажитое за годы и годы существования вагонного парка десятимиллионного города, каждое утро разбрасывающего семена чертополоха рода человеческого на огромные расстояния? Из Тулы в Москву, из Твери в Москву, из черт-те-откуда в Москву едет чертополох, и привычно чертополоху из Твери в Москву обратно ехать четыре часа, чертыхаясь. А то и такой же электричкой, еще более зеленой - из Бологого в Тверь.
Если серые поезда захватят нас, если турникеты поставят на всех вокзалах — то мы обречены. У некоторых и денег-то на билеты нет, не то чтобы сил как-нибудь еще добраться из города в город...

Маугли ехал с Филей.
...Маугли - семечко чертополоха — перекатывался по поездам с шести лет один. Только он не всегда был человеком.
Кем бы он ни был — все хуже. На него нападали, его били, на него кричали, его прогоняли и забирали, он плакал в милиции и выучил слова «детский дом», которые означали непонятное и страшное. Он был крупный парень, как сказала тетка в погонах, взвешивая его на весах. Его мыла безумная сердобольная бабка, ставя в корыто в деревенском доме. Зимой он прибивался к стае, весной становился на две ноги.
Маугли был один.
И у него было два облика — а то он и не выжил бы.

До Филей и мальчика с кожаным мячом он только знал, что где-то есть бойкие дети, которых кто-то берет к себе — в шесть лет живые-здоровые, живушие в человеческих стаях, где, если не прибьют, то говорят с тобой, кормят, а кое-где учат читать и писать. Но когда он родился, его просто выкинули на мороз в пакете, и его невидимым хранителям ничего другого не оставалось, как поверить Матери. Это Мать нашла его, Мать выкормила его и весь свой выводок, и он стал, каким стал — и только через два года начал принимать тот облик, у которого не было ни быстрых лап, ни острых зубов, ни шерсти, которая греет в морозы. Говорить этот маленький человек еще не умел. А собакой было проще.

Собакой он был быстрее, сильнее, белый мех хоть и пачкался, но отлично грел, в два года он был уже вполне взрослой собакой, быстро залечивал раны, кусался и держал свое место в стае — так что человеком ему быть становилось тяжело. Но лапы раз за разом отбивались об асфальт, но шерсть воняла так, что не вылижешь, и что-то раз за разом толкало его к людям — иди, смотри, трогай их за руку, говори с ними.
Мать теряла его дважды, он терял облик, и его подбирали люди, ужасаясь и укачивая, а потом сдавали другим людям, от которых страшно пахло. После нескольких месяцев жизни в доме ребенка что-то напугало его, и он принял второй облик. В палате не было никого. Щенка выгнала уборщица, как он ни плакал. Он догадывался, как Мать нашла его снова — больница была недалеко от станции на Яузе.
Семилетним его поймала одна человеческая стая, научила разным умным и глупым словам, но потом напоила отвратительной жгущейся дрянью, и он убежал и еще долго не подходил к людям, которые собираются стаями. Одинокие люди привлекали его больше.

И сейчас он знал больше, чем кто-либо на свете — десятилетний худой пацан в обносках,
который почти совсем не умел говорить, а только просил подаяния затверженными словами. Лето кончалось, и гнезда в Филях больше не было. Он шел по вагону, поводя головой из стороны в сторону, как поводил бы ушами, будь он во втором облике. Выпрашивая «копеечку» или «хлебушек», он смотрел на тех, кто подает. Тот, кого он искал, знал, в чем дело. Тот бы подал, да не то.
Не этот....
И не этот...

Когда он прошлый раз встретил того, больного человека, пострадавшего от страшных и чужих, ему казалось, что легко будет найти его товарища, которому предназначалось послание: просто ходи там, где потерялся предыдущий, и встретишь следующего. Так поступают собаки. Но люди поступают иначе — у них территория большая. Маленькие люди захватывают себе территорию, а те, с кого кормятся маленькие люди — ничего не захватывают . Они ходят везде и берут все. Они могут жить на одном краю Города, а работать на другом. И делать что-то в одном Городе (что такое работать? Место, куда они все едут...) - а жить в другом. Наверное — решил он — это был человек побольше. И поэтому он с начала лета все ехал куда-то, и приезжал, и уезжал обратно.
Он нес в себе письмо.
В десятках десятков электричек, с деревянными скамейками и без, с белыми стенами и серо-синими сиденьями, с отвинчивающимися лампами, свисающими с потолка, он искал Человека. Человек не попадался.
Человеку нужно было передать то, что знал только Маугли.

Он научился задавать вопросы и иногда — отвечать. Руки его стали более ловкими — они больше не были негнущимися, как лапы, когда он высыпал на прилавок киоска горсть мелочи. Человеческая еда покупалась за деньги, и от нее получалось лучше соображать. Из киосков играла музыка, приятная для человеческих ушей, которую не могла разобрать ни одна собака. Голос начал слушаться его, и однажды с удивлением он понял, что поет. Поет! Это было как скулить, как выть или как понимать.
Таджикская девочка из семьи, приехавшей на заработки, которая пустила его в вагончик погреться, научила незнакомого воришку-попрошайку песне, состоящей из десяти слогов: он повторял ее про себя или просто мычал, когда ему было удобно. Если Человек найдет меня — думал он — я спою ему эту песню. Если Человек найдет меня — я ему расскажу все, что я знаю, а потом поведу с собой. Мы убьем страшное. А потом я покажу ему настоящие места, где можно спать, и есть, и кормиться, и находить других собак. У меня никогда не было Человека.

Но если собаки, пусть даже свободные, скучают по своему Человеку, даже ни разу не встреченному — обычные по хозяину, а свободные - по случайному другу, он скучал по Человеку, потому что испытывал то, чего не испытывал никогда. Раньше можно было веселиться, драться вместе со стаей, или мериться силами с другим псом (или человеком, прогоняя его с лежки, если ты на четырех лапах, а если ты человек — по-другому), добывать еду, дразнить бомжей или бродяг, собирать много мелочи в протянутые лодочкой ладони. Но теперь нужно было сделать то, о чем его попросили. Такого не случалось раньше, а если и случалось, то было по-другому. Он искал. Просто времени прошло слишком много.

И тогда — он был уверен - время пошло для всех обратно, а для него — совсем по-другому.

Обноски сменились на одежду — хотя и слишком большую и уже рваную, но настоящую. Он просто украл что-то из этого с лотка или взял со свалки — может быть, так Человек не испугается его?
Он постоянно присматривался и прислушивался, зная, что поймет и узнает Человека, как только встретит его.
Собакой было бы лучше.
Но собаки так не умеют.

МИРОН

Уже месяц в его голове мелькали бесконечные собеседования, работа, джемы барабанщиков, «Пещера», где царил Грузовой, мелкие задачки на скорость убегания, надписи на стенах, чьи-то съемные квартиры, в которых не было даже мебели, и все более запутанные адреса заказчиков. В один из домов, находившихся по такому запутанному адресу, он сейчас и шел. И нес какие-то запонки. Тусовка ждала его, ей нужны были деньги, и он уже боялся лишний раз заезжать на Площадь — прошлый раз на Площади его отчаянно попросила дать денег какая-то беременная девушка в плаще, а он тогда радостно делился весь день — кому на пиво, кому на еду — и уже раздал треть зарплаты.
Мир был добрым и с готовностью откликался на все его просьбы, просто иногда он был очень запутанным, только и всего. Мирон подтянул рюкзак и с интересом оглядел местность.

Дом по адресу выглядел каким-то нежилым. Точнее, не дом, а именно этот подъезд, на который указывала карта. В нижних окнах еще что-то теплилось, а вверху окна были темными, и одно — уже разбито. Боги мира! Хоть бы кто-то наконец изобрел карты, которые сами показывают, куда ты идешь, которые не тормозят в телефоне, не виснут в компьютере! Или вот легендарные гугловские очки, например...
Поднявшись по темной лестнице, он включил фонарик в телефоне. Фонарик высветил загаженную лестничную клетку, где из четырех дверей, обитых непонятного цвета дерматином, три были заколочены, а одна — когда-то подожжена. Он еще немного поводил фонариком по стенам и обнаружил письмена на стене, вырезанные то ли ножом, то ли долотом. Или гвоздем. Вот как удобно выцарапывать что-то гвоздем на трех слоях зеленой старой краски.
Ему отчаянно хотелось в туалет. Он постучал во все двери по очереди.
Не отвечали.
«Выезжать из съемной квартиры»... - высветил фонарик. Что?..
Он прицелился тщательнее.

Выезжать из съёмной квартиры
с каждым разом как-то тоскливей.
А хотел ведь всю жизнь просвистать по ним,
лайк э роллинг, чтоб его, стоун.
Но ведь именно тут я тросом стальным
ковырялся в осклизлом сливе.
А вон там мы огромной уютной ёлкой
поцарапали гипсокартон.

В книге жалоб и предложений по
улучшению мироустройства
нет страницы такой, чтоб без строчки моей,
нацарапанной маркером тонким.
Еле-еле нашел эти, в грубую клетку,
сумки из девяностых.
Грузовое такси почему-то дешевле
простой, с седоками, "волги".

И пока грузовое летело к нам
по равнине трагiчно-снежной,
Я достал тёмно-синий маркер для дисков,
писал у сумок на коже,-
"счастье моё, я здесь и жду тебя";
а с другого бока, конечно,-
"Тивит никогда землёй не был
и никогда быть не может".
(С) В.Навроцкий.

Тивит... Что такое «Тивит»?
Стихотворение со странным словом «Тивит» окончательно добило его. Умирая от стыда и страдая от давления в мочевом пузыре, Мирон, согнувшись, выбежал наружу и толкнулся головой в дверь ближайшего подъезда.
Вот как назло, ни одного туалета нет! Люди, ну, ради бога, простите меня-а-а-а!.. Я щас как...
За дверью было так темно, что Мирон испугался, не попал ли он опять в нежилой подъезд. Нет, вроде бы, стекла везде целые и окна с занавесками. Но тогда надо бежать обратно. Он сделал шаг, два, три и наткнулся на что-то теплое и мягкое. Оно ойкнуло.
Ктооо здесь? - страшным голосом сказал Мирон.
Темнота ойкнула еще раз, как-то печально. Бывают, значит, девушки, которые ойкают печально. Стоп, а откуда я знаю, что это девушка? Может быть, тут какой-то детский сад засаду устроил?
Я промахнулась... - еще печальнее сказала темнота.
Вы тоже не туда в туалет побежали?
Что за пошлости! - незнакомка прибавила полтона. Это было чрезвычайно старомодно и звучало старомодно, прямо как звон колокольчика. Мирон не выдержал колокольчиков и простонал:
Слушайте, я больше не могу, вы не знаете случайно, где здесь...
Темнота скорбно вздохнула.
Справа, под лестницей...
Мирон понял, что еще немного, и случится непоправимое, и зашарил в темноте справа в поисках дверной ручки. Ручка действительно была, и она повернулась, дверь открылась, и за ней оказался сортир типа «дыра».
О-ммм, о господи...
В темноте все так же скорбно вздохнули. Мысленно благодаря все сущее за избавление от жуткой и нелепой пытки, Мирон закончил процесс, вымыл руки, закрыл за собой дверь и все-таки вспомнил, что в рюкзаке валяется нормальный фонарик.
Луч фонарика высветил кого-то, кто сидел, съежившись и судорожно обняв колени. Этот кто-то казался очень маленьким. А когда Мирон в знак приветствия посветил еще и на себя, этот кто-то встал, отряхнул белое — или нет, все-таки голубое - платье и оказался девушкой, невысокой, худощавой — на полторы головы ниже его самого.
А что вы... э... тут делаете? - неловко спросил Мирон. - Большое спасибо за помощь.
Сижу.
Э... - Мирон опять почувствовал себя полным идиотом. - Вам помочь? Ну, это...
Никак — отрезала девушка. - Если вы думаете, что это поправимо, вы ошибаетесь. Зачем вы вообще спрашиваете?
Ну, я обычно понимаю, что я вижу - объяснил Мирон, начиная потихоньку разгибаться. Внизу все ныло, как будто его кто-нибудь хорошенько пнул. - Если я вижу, что человек сидит один и в темноте, и ему плохо...
Лучше бы я вообще молчала! - сказала девушка и закусила губу. - Что скажешь, то и будет! Вы ничего не понимаете. В этом мире лучший выбор — это полная тишина.
Мирона понесло на философию.
Вот ни фига. - Торжественно сказал он. - Если бы все было так, как мы говорим, то мы бы уже все тысячу раз провалились к черту куда-нибудь . Потому что в тишине ничего не слышно.
А мы и провалились — печальным голосом сказала девушка. - Вот я тут и сижу. Это же полный провал.
Куда? В общественный туалет? - Мирон посветил по углам фонариком. - Тоже мне, ад нашли. Слушайте, если вам совсем плохо, на кой сидеть именно в туалете?
А зачем вы пришли сюда и выбираете, где мне сидеть? Может, лучше взять и пойти отсюда?
Да-да, пойдем отсюда — отчаянно сказал он. - Пойдем куда-нибудь еще, где никто не ввалится и вам не помешает. Я вот... Я знаю, что человеку в расстроенном состоянии и так плохо, что он сидит в углу и загружается, значит, лучше или домой, или на вписку. Если дома жить нельзя, у меня есть знакомые вписывающие. У вас, это... вписка есть? Ну, есть куда пойти?
Девушка выглядела рассерженной, и Мирон подумал, что сегодняшний день на него уже повлиял и он опять сморозил что-нибудь не то. Но ведь если девушка встает и открывает дверь со словами «я вообще могу пойти куда угодно, только толку-то», значит, она точно не будет так дальше сидеть в темноте в углу у общественного сортира... Наверное, поэтому он шагнул следом... Стоп. Стоп.
Вокруг было совсем не то, что раньше.
Он входил на Семеновской, а вышел на Электрозаводской. Причем из решетчатой беседки на железнодорожной платформе. Мирон оглядел город с высоты полета, и ему опять захотелось закурить.
Ни фига себе промахнулись...

Девушка обиженно отворачивается. Ага, с трудом сообразил он. Так нельзя. То есть она меня сейчас силой воли... Нет, еще как-то... То есть, она нас пе... В общем, мы стоим совершенно в другом месте, но так тоже нельзя. Надо как-то еще. Например, если она сидела в темноте и никуда не выходила, надо пойти в совсем другое место, освещенное и теплое. Ужасно, если девушка сидит в темноте черт знает где. Хотя девушек надо всегда спрашивать, куда они хотят, но что-то эта девушка совсем никакая, и, может, ее кто-то обидел, и...
Слушай — сказал он.
Чего?
Слушай, ну... Ну зачем мы тут будем торчать, давай куда-нибудь пойдем. Вон какая луна. Смотри, как тут круто.
С высоты платформы были видны поломанные деревья и здоровый забор. Забор как-то не подходил под понятие «круто». Но Мирон уже шел к закрывающимся турникетам, уговаривая девушку на ходу никуда не пропадать, ведь это же ужас какой-то, если все время надо прятаться, а если надо прятаться, лучше прятаться там, где большая толпа — на это она кивнула — а, кстати, как тебя зовут, а почему Ая, а еще...
Но мы же еще не знакомы? - озадаченно сказала она.
Не знакомы? - он торжествующе снял значок с рюкзака. Она растерянно посмотрела на большие буквы «А Я?» на желтом фоне. - Да я давнишний твой фанат, вот, смотри!
Он так кривлялся и козырял перед ней на каждом шагу, что фейс-контроль пропустил их в ночной клуб без вопросов.

ШКАЛИК И ДВОЕ

Двое опять шли по улице, ведя Шкалика.
Убежал один раз, убежит и другой — втолковывал один другому на страшном языке. - Неужели тебе обязательно нужна собака? Может быть, лучше его съесть? Я не ел уже несколько месяцев.
Есть мы будем, когда нас похвалят — говорил второй сытым голосом. - Ее величеству нужны новые ценные участники роя.
Шкалик семенил между ними, скуля и перебирая лапами. Его загривок натирала новая, надежная, жесткая шлейка.

Они его кормили, но ему совершенно непонятно было, почему они требуют от него нюхать определенных людей и не отпускают. Может быть, они просто не привыкли отпускать то, что взяли в плен. Все обнюханные им очень плохо реагировали на то, как с ними разговаривали эти двое.

Один раз он видел, как человек в электричке схватился за сердце, когда они просто проходили мимо. «Кардиостимулятор» - проскрипел непонятное слово один, а второй показал зубы. Шкалик не понимал. Они могли выключать уличные фонари (это пугало тех, за кем они бежали по темным аллеям парка, от души наслаждаясь охотой), отключать телефоны или обезвреживать следящие глаза на вокзалах и в магазинах.
Шкалик знал, что, если на тебя смотрит следящий глаз, то жди беды. Обычно, если ты проскользнешь в магазин и достаточно силен, чтобы встать перед прилавком на задние лапы, ты увидишь следящий глаз, который скулит охранникам, пахнущим страшно. И они прибегают и гонятся за человеком или собакой, догонят — изобьют. Страшно пах любой человек, носящий с собой гремучее железо — Шкалик хорошо помнил запах ядовитой смазки, нагретого металла и свинца.
Заклинивать гремучие железки эти двое не научились — и поэтому парень на темной аллее, защищая девушку, засадил в них несколько свинцовых обрубков. Они упали и долго лежали, не шевелясь, пока длинноногие молодые тени убегали от них по грунтовой дороге, держась за руки и размахивая спортивными сумками.
Потом они с трудом встали, пытаясь распрямиться. Шкалик прятался в кустах, поджав хвост.
Тяжелая работа... - сказал один другому. - Тяжелая... Но все во славу царицы!
Царицы! - разогнулся второй. - Да будет славно ее имя! Кусать!
Этих мы не смогли укусить! - прервал его первый. - Но мы сможем укусить многих других! Это будет славная работа! Госпоже нужны хорошие слуги, которые будут способны чуять других таких же хороших слуг!
И нашарил опять поводок.

Способов убежать не находилось. Одно хорошо — что действительно разумным его не считали, так что еще оставался шанс. Если один спал (или выключался, как огромный метрошный пылесос), бодрствовал второй. Шкалика кормили, но не мыли и не давали снять шлейку. Только когда у него появился фурункул под лапой, его заперли на два дня в комнате без окон, уколов каким-то лекарством, оставили, чтобы все разлизал, а шлейку все-таки сняли. Все это время он безуспешно пытался копать под дверью.
Не сработать было тоже невозможно. Когда его вели по улице, он пытался протестовать и падать на бок, но уже знал, что тогда начнут волочить по дороге. Ужас оказывался сильнее, и Шкалик вставал. Он отказывался подходить и обнюхивать, но люди сами шарахались от него. Получалось, что кто шарахнется, тот им и подходит.
Он никогда не видел, как кусаются осы, но знал, что после этого укушенный начинает быть послушным, тихим и делает все, чего от него ни попросят эти двое.
Значит, если его не укусили, а все время пытаются подавить, его кусать нельзя?..
Иногда его чесали за ухом или подкармливали чем-то вместо тухлого корма.
Но все равно было страшно.
Я съем тебя — урчал один из них, обнажая гнилые зубы.
Да, и ты заберешь его мерзкое умение — говорил второй. Но пока надо оставить.
Да, надо оставить — ворчал первый. - Это чрезвычайно противная собака.
Чрезвычайно противная собака...

Несмотря на весь этот кошмар, Шкалик терпел свое положение, узнавая то, что другие собаки не узнали бы никогда. Например, в мокром лагере из строительных вагончиков за железной дорогой жило множество укушенных, все вперемешку разных видов людей (люди спрашивали друг друга - «ты какой нации»?) - все разные. Пахло от них приятно — едой или теплом, и только иногда травяным запахом. Но потом от них начало пахнуть укусом, и Шкалик видел, как они падали, когда к ним приезжали машины и загружали их прямо в кузов. Люди отключались и сидели, болтаясь на ухабах и смотря в никуда, по двадцать-тридцать человек в одном кузове.
Гнездо для нашей царицы требует света — шипели оба. - Нужно больше угля. Хорошего каменного угля, и его должны носить живые руки!

Как понял Шкалик из их разговоров, сама Царица никогда не приходила ни к кому. Где они с ней встречались и откуда что знали, непонятно. Но для ее умных слуг требовалось очень большое гнездо.
Пойманных «умных слуг» привозили в комнату, обездвиживали и некоторое время ждали, пока подействует укус. Оба поводыря Шкалика завозили его в такие места, где он никогда не был — на большую стройку в чистом поле, куда просто так не пойдет ни одна собака, в длинные коридоры захудалой, уже обшарпанной новостройки, в огромную чистую гостиницу, в кабинет размером с вокзальную пещеру. Лапы тонули в густом ковре, на котором хотелось свернуться калачиком и заснуть, но везде было так опасно и так пахло, что Шкалик даже начал жаться к ногам страшных людей.
Оба страшных человека стояли посреди кабинета, а человек, сидевший за столом, вещал им:
Это очень важно — сохранить остатки уважения к монархии в России! Издревле … Ясно... Основы! Понятно... Разрушено! Восстановить!..
Шкалик не понял ни одного из этих слов.
Но после этого запахло крепкой настойкой, а еще после его вывели вместе со страшными людьми на улицу такие же страшные люди, только живые, от которых несло ружейной смазкой и еще чем-то вроде перегретой батареи. Страшные люди взяли два больших тяжелых чемодана и по одной маленькой пластиковой карточке, сели в такси вместе со Шкаликом и отчалили.
Иногда они были там, где строилось Гнездо.
Они не обращали никакого внимания на сотни простых рабочих, которые молча и дружно складывали в огромном подвале высокого черного здания материал для Гнезда.
- Наша великая повелительница никогда не просила много... - скрипел один другому. - Она требовала только немного и самого лучшего...
Да, для нашего государства очень важна хорошая правительница, и пусть она будет одна, а не сотня и не две. Рой — дело великое!
Великое! - закатив глаза и оскалив зубы, подхватывал его сотоварищ. - пусть наши посланцы идут и кусают!
Кусают!

Некормленый Шкалик скулил.

СКРИПАЧ НЕ НУЖЕН

По дороге домой он крутил в голове давнишний разговор.

От чего ты убегаешь?
Беловолосая девушка отмалчивается. Она глядит в окно, они опять сидят у Перепела, из квартиры которого Мирон так успешно ушел несколько месяцев назад, перед ними две кружки с жидким чаем и чья-то забытая сигарета с травой.
Они тебя обидели?
Она опять молчит, и Мирону страшно. Человек не должен так бояться. Она бледная-бледная, но не от страха — у нее зеленые глаза, белые волосы, и лицо совершенно бесстрастно. И руки не дрожат. Только по рассказам студентки Мирон знает, что она «устроила истерику» в самый первый день знакомства. Что за фигня, разве такая девушка может устроить какую-то истерику? Значит, все было так серьезно, что ей просто стало плохо, вот оно что.
Ты спросил — говорит она хрустальным голосом. - А они не знают. Я их спрашиваю, что со мной, а они все говорят — это самое, это самое...
Так с ними всеми было одно и то же — говорит Мирон. - Они все когда-то чувствовали себя куклами. Или машинами. Или заводными-бесполезными. А потом бросили все это и начали счастливо жить, как есть. Им тут хорошо. Гораздо лучше, чем было.
Но я же так не могу — говорит Ая. - Я не настоящая.
Я понимаю. Я еще никогда не видел живых пластмассовых людей. Но ты, по-моему, настоящая ты. - Он вспоминает дорогу к вершине горы и другую девушку, не механическую, которая рассказывала ему о том, чему следовала всю жизнь. - Это не обязательно. Не обязательно быть человеком, чтобы быть настоящим.
Это термин — она качает головой. - Я поняла, о чем ты говоришь, и последнее время склоняюсь к тому, что я не так уж и бесполезна. Просто я слишком долго изучаю собственное устройство. И никак не могу его изучить.
А вы все такие?
Обычно мы правильные — говорит она, не обращая внимания на его протест. - Мы все понимаем, мы не волнуемся, не плачем, не смеемся. Это правда - у нас есть все способности, которые есть у настоящих. Это потому, что мы должны всех понимать. Мы должны уметь шутить, ободрять, улыбаться, правильно действовать в трудной ситуации. Но нам самим нужно оставаться безупречно спокойными. Иначе совсем все сломается. У меня, похоже, сломалось все.
Ну, ты же не можешь оставаться спокойной, так не будь ей — пожимает плечами Мирон. - Я знаю, что это всех напрягает. Но из этого тоже может быть выход!
Какой? - Она внимательно смотрит на него.
Ты можешь стать, как я.
Он глубоко вздыхает и вспоминает все, чему научился за много лет. В эту секунду, за один удар сердца, он придирчиво проверяет себя, вспоминая свой опыт, полученные умения самоконтроля, преодоленный страх, умение рисковать, удачливость и возможную близость к просветлению.
Я не самый лучший и умелый. Но ей, которую некому защищать, которую так разносит — ей хотя бы это должно подойти.
Я какое-то время могу тебе помогать — предлагает он. - Раз человеческие методы не помогают, давай хоть это попробуем.
Но ты — внимательно смотрит на него она — никогда не сможешь стать, как я.
Мирон думает, чем ответить.
Действительно, благородной душе иногда нужен не подарок, а равноценный обмен.
Нельзя, чтобы она чувствовала себя, как первоклашка. Ая очень гордая.
- Я бы хотел... - говорит он. - Если это единственный выход, научи меня.

На дворе был сентябрь, а на сердце скребли кошки, потому что пропал скрипач, и пропал надолго. Месяц назад жена уже била тревогу, обрывая телефоны всем знакомым и рыдая в трубку друзьям. Судя по оставленной записке, он вышел из дома за хлебом. За хлебом. Без денег. В резиновых шлепанцах.
Собратья по группе и по записям только разводили руками в ответ на бесконечные вопросы. Тусовка автостопщиков ничего не знала, хотя объявления висели по всем форумам и Живому журналу. По ролевикам искать было бесполезно — скрипач никогда не прибивался к ролевикам.
Его обнаружили в психбольнице города Питера, на Обводном, два месяца спустя после начала поисков. Он пришел к ним сдаваться сам, при параде, с огромным букетом цветов, который взял черт знает откуда. Ноябрь уже был на дворе, а скрипача все еще не отпускали под подписку домой, нажимая на то, что требуется присутствие родственников или хотя бы жены. Жена убивалась на работе, с которой нельзя было уйти даже не выходные.
Похоже на то, что у него был отек мозга — рассказывал врач, стоя на ступеньках больницы и смахивая пепел от сигареты прямо на халат. - Я никогда не видел, чтобы это даже в больничных условиях кончалось так хорошо. А вот...
А вот... — внушительно говорил ему Мирон, которого морально поддерживала группа из пяти соратников, стоявших на ступеньках позади него. - А почему он вообще у вас? Его разве не в неврологию должны были везти?
Какая там неврология — скривился врач. - Неврология, хирургия — это все уже с недельку как лузганые семечки. Лет через пять будут последствия, а пока что их не так много. Сейчас вам останется только психиатрия. Но вот какие у него роскошные и устойчивые галлюцинации...
В конце концов еще через месяц доктор и компания закончили изучать глюки скрипача, и его перевели в Москву — с большой помпой, сбором денег по друзьям и долгими объяснениями.

Жену все это возмутило, и она пыталась докопаться до знакомого корреспондента «Комсомольской правды», чтобы рассказать, как ей целый месяц не отдавали мужа - но тот только отмахнулся. Всего неделю назад уже вышла статья о том, как пропадают люди с вокзалов, зачем сейчас еще одна — как люди в психбольницах пропадают, что ли?.. Кому вы тут нужны, с одинаковыми историями?..

На вокзале скрипача встречал, ясное дело, оркестр — Ваня и Коля из духовой секции и пианист Вова ради такого дела приперлись при полном параде, при галстуках-бабочках, торжественным маршем через хлипкий усилок празднуя возвращение и чудесное исцеление собрата. Марш начисто перекрывало газмановское «Москва, звонят колокола...», долго и страшно орущее из репродуктора.
Собрату немедленно стало хуже, и он повис на руке Мирона, позеленев. Ваня с Колей быстренько зачехлились, пока скрипач ложился на серый асфальтовый перрон, и полезли по карманам в поисках алказельтцера.
Не поможет! - закричала жена, поддерживая скрипача под плечи. - Это не похмелье! Устроили тут балаган!
А чего делать-то? - спросил пианист. Он казался более вменяемым и трезвым.
Такси!
А у нас денег хватит?
Да хрен с ними...

У дома, впятером выгружая скрипача из пойманной Мироном грузовой «Газели», все обратили внимание на то, что более-менее здоровый, хотя и зеленый, оттенок кожи сменился иссиня-бледным, и все-таки вызвали «Скорую».
Вежливый, какой-то очень чистый на вид доктор — не в костюме, а в очень старом, но отстиранном почти до прозрачности белом халате - ловко вкатил уколы, перемигнулся с фельдшерицей и, отозвав жену в сторону, долго с ней шептался. У жены стало вытянутое, испуганное лицо. Потом доктор вытянул вперед руку и зачем-то предложил жене ударить по ней.
Жена занесла кулак и двинула изо всех сил. Доктор, не изменившись в лице, убрал руку — Мирон от неожиданности икнул, глядя на это безобразие - пошептался с ней снова, отчего ей стало, вроде бы, несколько лучше, выписал несколько рецептов с неизвестными нормальному человеку словами и сгинул, оставив после себя запах стерильного покоя.
Он какой-то нерусский... - сказал пианист. - Галя, а за что ты его била-то?
В порядке психотерапии — сказала жена и пошла за шкаф, где в узком проходе была расположена семейная полутораспальная кровать. - Убери их отсюда, пожалуйста, а то я не знаю, что я с ними сделаю.

Мирон прикинул, что к чему, забрал всю компанию и увел гулять в Сокольники с инструментами — стритовать на аллее.

В САМОЙ СЕРЕДИНЕ ТЕМНОТЫ

Две фигуры стоят в черном круге.
Та, которая светлее, чуть покачивается, как будто стоит на палубе корабля, и ее, как отражение на воде, колеблет слабый шум толпы, раздающийся как будто издалека — рука с кольцом оглаживает бороду. Та, которая темнее, не движется по-прежнему.
Ты нарушил мои запреты — говорит он. - Ты ушел от моей воли. Ты начал чувстовать горе и решил, что это дает тебе право делать собственные дела?.. Ты думаешь, что посадить дерево — то же самое, что воскресить человека?
Нет — говорит второй. - Быть созданным не значит быть обязанным тебе. Я предаю тех, кто недостоин верности. Более того, я постоянно лгу.
Ты мое творение — смеется второй. - Ты даже не сделан из мяса и костей. Я знаю, вы можете испытывать голод. Когда тебя будут бить под ребра, не будет больно, но не сетуй на то, что тебе больше нечего будет есть.
Первый с улыбкой снимает очки и разбивает их, после чего режет ладонь и показывает ее.
Кровь настоящая. Я проверил. Значит, и все остальное настоящее.
Ты думаешь, я вру? - голос второго понижается до тяжелого шепота. - Твои люди исправят все, что ты пожелал не исправлять, сделают все то, чего ты не хотел бы делать, и поднимут на флаг твое имя, чтобы все это закрепить навечно.
Ты ошибся в одном слове — смеется первый. - Ты не писатель. У тебя ужаснейший стиль. Я тебе поверю, но только тогда, когда ты разделишь со мной все, что мне пожелаешь.
На этот раз пропадают оба.




Почему бесполезно лечить кукол, Кирилл и черти, а также - как размножаются Ежики

кусок 8

КАК РАЗМНОЖАЮТСЯ ЕЖИКИ

Мирей совершенно точно не помнила, когда у нее завелась Ежик. Ежик завелась как-то сама собой. Первый раз Мирей запомнила ее на кухне с гитарой, когда им обеим было лет по девятнадцать, но потом они не встречались лет пять, а потом обратно познакомились при странных обстоятельствах — она увидела в сети флаер знакомой группы, собралась и пришла на концерт, было очень шумно, потом случился свободный микрофон, и Мирей пошла в какой-то там уголок уносить Марека с Борей успокаивать. Они тогда лежали в одной коляске, орали и очень друг другу мешали, не говоря уж обо всех окружающих.
Там сидела Ежик и тоже нянчила младенца. У нее был ужасно ужасный и ужаснувшийся вид. Ежик была совершенно такая, как ее помнила Мирей, только выкрашенная в рыжий цвет. Но рыжие пряди уже под конец дня свисали сосульками, вся поза выражала какую-то безысходность, и только у младенца был вид толстый и довольный. От такой неожиданности Мирей остановилась, а потом возопила - «Ёжиииик!» - отчего резко замолкли Марик с Бореем, а младенец на руках у Ёжика засмеялся. Это была очень симпатичная девочка, похожая на Ежика и еще на кого-то.
Ты чего тут делаешь в углу?
То же, что и ты — тяжело вздохнула Ежик. - Меня тут никто с этим дитем видеть не захочет... - и покосилась на стоявшую в углу гитару.
Ты чего — не захочет? - растерялась Мирей. - Щас захохочет. А ну пошли!
И они пошли. И дали стране угля, громко проорав что-то ирландское.

В то время дети были только у них двоих. Или, по крайней мере, так им казалось.

С самого начала все получилось как-то странно. Ходить в гости без детей Мирей пока что не могла, да и не к кому было. Все давнишние знакомые, кроме Володи с работы, безнадежно потерялись где-то в сети — комменты пиши, а звонить и не думай. От нее только что свалил Гораций, выгнав на бабушкину квартиру и оставив в наследство детское барахло, комп, два одеяла и фонотеку.
С непривычки материнские обязанностт были не мед и не сахар.
- А давай друг друга подменять - сказала Ежик.
-А давай - согласилась Мирей. - Тем более мы как-то совсем без компании...
Без компании было очень одиноко, пускай отдельные храбрые личности и захаживали на огонек. Самой потрясающей нянькой в мире была соседская южная девочка Нита, которая заканчивала школу и могла спокойно приходить по вечерам, и это было спасение, по крайней мере, пока остальные друзья робко принюхивались, не понимая, что это за чудо такое — ребенки и не стоит ли как-то изменить свое отношение.
Темы для разговоров опасно расширились. Раньше в сети и в ЖЖ была куча народу, и отношения между всеми были самые теплые. Теперь каждый раз, когда разговор сворачивал на технические подробности выращивания и воспитания, люди начинали сворачивать коммуникацию, пусть даже этому предшествовало развернутое обсуждение продвинутых мультов или тонкостей японского языка. Она очень старалась не обсуждать что попало с кем попало, хотелось быть продвинутой, но ведь нельзя же делать вид, что у тебя вообще нет детей? И вообще, что в этом такого-то?
Она пыталась ходить на форумы для родителей, но там творилось такое, что хотелось сразу выключить весь интернет и больше никогда не включать обратно.
Казалось, эту тему окружало какое-то табу. Остальные темы резко потеряли в весе.

Мирей думала - вот треплются и треплются про мульты. Ладно бы про книжки, но про мульты... Но никто не хочет трепаться про детей. Говорят, это неинтеллектуально. А что, мульты - интеллектуально, что ли?
А Ежик могла. Ежик приходила к ней в гости совершенно без предупреждения и без всяких там звонков. И приносила книжки, которые Мирей еще не читала. И все равно это было весело, потому что Ежик тоже была веселой, и дети у нее были веселые и прикольные , они приезжали на ней – теперь один ехал в слинге, другой - в коляске-трости. Ежик заходила, вытаскивала плюшки, и совершенно убитая после детского завтрака Мирей понимала, что гораздо легче стало отмывать стол, пол и стенку за детским стульчиком, и спать уже совершенно не хочется, а ежикина Машка с удовольствием играла с мелкими, а потом коляска с новеньким Митей стояла летом на балконе, пока Родители (Ежик непременно говорила - Я Родитель) трепались за игры, в которых она когда-то участвовала. И Мирей спокойно оставляла своих детей не только на Ниту, но и на нее.
Когда она за год, стиснув зубы, ухитрилась отложить на каникулы и на три недели вырвалась в совершенно незнакомую другую страну, с детьми оставались Володя — потому что Володя был всегда — и Ежик, потому что с Ежиком им весело. А больше никого и не было.

Но все равно — то ли дело прежние времена... Раньше не было никаких проблем, только родня — думала она. Вот Мирия хочет ехать из Франции обратно в свою Украину, там родня, а ее поэтому не понимают все остальные. Зато ее все поддерживают и квартиру купили. И она пишет замечательные скетчи. А вот Оля-Сова поет под гитару потрясающие песни, и они все иногда устраивают квартирники по скайпу. Почему бы Ежику не поучаствовать, подумала Мирей? И Ежик , конечно, поучаствовала.

А потом через годик-полтора Ежик взяла и сказала:
- Мы треплемся тут, как кумушки, и все больше сводим на детей. Не должны ли мы расстаться?
- Ой, нет! - решительно сказала Мирей, глядя на то, как все трое старших дружно строят башню из диванных подушек. - Давай не надо? - Она как-то не ожидала такого, когда в горле моментально ком, а в ушах звенит. Это как при разводе. Вроде бы все хорошо, хорошо, и вдруг...
Ежик тоже на это посмотрела, вздохнула и тоже сказала: не надо. А потом вдруг взяла и заплакала. Очень уж ее пугало гипотетическое превращение в толстую тетку, но она не хотела бросать Мирей.
- Я себя ненавижууууу... - сказала она. - А как же все мои приключения?
И пришлось долго ее убеждать в том, что одно другому не мешает, хотя самой в это и не верилось. Но она все равно почему-то исчезла на полгода, и Мирей очень тосковала.

Ежику, конечно, никак не грозило превращение в толстую бабу. Главным спутником Ежика была гитара, с которой она и пела по электричкам. А на хороший прокорм по электричкам не заработаешь.
Слава электричкам.


Все, что Мирей читала где-то в обсуждениях про Ежика — то, что ее опять забрали менты. Может быть, у нее тоже кто-то смотрит за детьми по вечерам, а то бы она никуда не ходила? Иногда Ежик появлялась в сети, но писала что-то в ЖЖ, не отвечая на комментарии. Мирей знала, что она тоже живет одна — у нее есть какой-то парень, папа Мити, но он оказался не проще Горация. И поэтому она время от времени заходила к ней на страницу и писала такие комменты:
«Ты обязательно выиграешь!» - если пост был об игре в лотерею,
или -
«Когда вы к нам опять придете?»
или — если Ежик была в настроении и собиралась куда-то ехать играть -
«Счастливого тебе фестиваля!»
И шла на форум искать очередной перевод.

На фестивалях Ежик не продвигалась дальше свободной сцены. В тусовке про нее говорили мало. Поэтому Мирей считала, что все пока что более-менее — страшные новости обычно расходятся со скоростью ветра, а добрые лежат спокойно. Жаль, что за все время дружбы она так и не узнала, где они с детьми живут и кто им помогает.
На телефон Ежик не отвечала.

Марек и Боря уже научились прилично говорить и требовали мультиков. Однажды Мирей в поисках, чем бы занять их на полчаса, включила телевизор, а не компьютер, и увидела, что по нему показывают Ежика. У Ежика был гордый и счастливый вид — она стояла на сцене с гитарой, о ней что-то говорил диктор, а сзади была надпись «Студенческий фестиваль «Аллес».
И тогда Мирей зашла в ее ЖЖ, где не было ни одного нового поста, и написала ей еще один коммент:
«Привет!
Я знаю, что ты победила на конкурсе. Пожалуйста, перестань шифроваться и пойдем отметим. А то я обижусь, потому что все это время комменты тебе пишу только я, а ты мне ничего».

Тем же вечером они собрались все вшестером: два родителя, четыре ребенка и, как дополнение — четыре бутылки пива. На большее у Ежика не хватало, а у Мирей вообще сейчас ничего не было.
- Ты почему, это, исчезла? - требовательно спросила Мирей, обнимая ее в дверях. - А в ухо за такое?
Ежик почесала ухо.
Наверное, я не могла к тебе прийти, потому что у меня ничего не получалось, а все время были только дети и эти электрички дурацкие — почесав макушку, ответила Ежик. - Надо было обязательно сделать что-нибудь еще. Нельзя же, чтобы были только дети, и все. Это как неволя. Понимаешь, ежики в неволе не размножаются...

КИРИЛЛ И ЧЕРТИ

Кирилл проснулся в холодном поту. Он заснул на рабочем месте, и ему снилась гадалка. Гадалка была в черных очках, отчего напоминала Йоко Оно, и говорила ему нечто страшное, держа в руках волшебный кристалл из книги Стивена Кинга «Колдун и Кристалл». Он не особенно запомнил, о чем там была речь. Опять рабочие кошмары, подумал Кирилл и поплелся умываться холодной водой.
На кухне орал телевизор и спорили мать и жена. На днях в «МК» вышла огромная статья на всю первую полосу о чудодейственной организации, руководимой каким-то казахстанским гуру, который лечит рак, синдром иммунодефицита и все, что угодно. Сын собирался в школу сам, прекрасно понимая с высоты своих семи лет, что ругаться они могут бесконечно, а учительница ждать не будет. Кирилл натянул штаны, проводил сына до лифта, вернулся и сел завтракать.
Телевизор показывал все то же самое, правда, в другом ключе. На экране в полутораминутном сюжете — какая роскошь для первого канала — расписывалось, как в помещении центра нетрадиционной медицины на Красносельской уже несколько лет гнездятся опасные и неудобные сектанты, обирающие людей и отнимающие у них квартиры. Кирилл фыркнул. Государственное телевидение обожало шельмовать сектантов. Последнее время оно называло сектой все, что работало по-другому, чем РПЦ.
Женя, они отыгрываются за конец восьмидесятых — вставил он свои пять копеек. - Не могут простить себе Кашпировского.
Ага, и Чумака.
Да что ж вы все врете! - заорала маман, перекрикивая телевизор. - Если у них есть работа с биополем, то надо же ее как-то оформлять! И Чумак работал с биополем! И Кашпировский! Я, когда преподавала, к нему на сеансы бегала, и по телевизору он на меня хорошо влиял!
Так ты и МММ покупала.
А ты не кури тут! Молод еще на меня орать — обиделась маман. Кирилл затушил сигарету о блюдце, стоящее на клеенке, встал, оделся и начал искать сумку.
Тебе какие-то звонили, с придурью — сказала Женя и протянула ему смартфон.
Реклама? - уточнил Кирилл, которому некогда было копаться в звонках.
Нет, по поводу какого-то контракта — она махнула рукой. - Не представились.
А... - сумка никак не находилась, перчатки тоже — я им перезвоню.
Он наконец собрался, вышел из дома и побежал в сторону метро. На полпути его ударило осознанием, и в кровеносную систему, как лекарство от отупения, начал поступать ужас. Ужас заставил его присесть, дрожащими руками шаря по карманам в поисках зажигалки.
Господи... - рефлекторно сказал он, не думая ни о каких богах. - Господи, это же черт-те что...
Если бы они знали, все, кто спорит по утрам из-за всякой дряни, написанной в интернете и напечатанной на бумаге, те, кто толкается в метро, не забывая заглянуть голодными глазами в чужой экран или газету «Метро» - если бы они знали, что на самом деле чувствует человек, который действительно со всем этим встречался, видел, сидел с этим гадом за одним столом, видел, как оплывает Димочка, хватаясь за перьевую дорогую ручку, как улыбается эта тварь, которая явно гораздо хуже человека...
Они же в это все на самом деле не верят, вот что. Если тут встать посередине метро и заорать во всю глотку «спасите меня от дьявола» - максимум психиатрическую вызовут, а минимум всем пофигу будет.

Первая половина дня прошла, как обычно, только Кирилл никак не мог сосредоточиться и все время что-то терял. С другой стороны стола на него посматривал Володя. Пришел Рома, нахамил, пришел Гораций, рассказал, как ему плохо и какой он уже старый. Кирилл его чуть было не уволил, но сдержался. Когда пришел Мирон со своим позитивом и рюкзаком со значками, Кирилл просто вышел в коридор. Следом за ним вышел Володя.
И тут покоя нет, подумал Кирилл и замер, прислонившись затылком к холодной крашеной стене.
Слушай — сказал Володя — ты чего?
Кирилл послал его нах и пошел вниз по ступеням. Потом задумался и вернулся обратно. На улицу выходить было мучительно страшно, но лучше на улицу, чем этот, с больной женой и ребенком, о которых он почти ничего не рассказывает, со своим «ну да, ну да», со своими долбанутыми друзьями, от которых, куда ни плюнь, никуда не деться. Госсссподи...
Володя — спросил он, вернувшись. - Ты в церковь ходишь?
Да.
Володя, мне трындец.
Володя участливо посмотрел на него сквозь очки.
Помнишь, я тебе рассказывал про... Про контракт?
Который Димочка подписал?
Димочка... - Кирилл нервно схватился за воротник, потом за вентилятор и начал его переставлять, как будто, если перенаправить вентилятор в потолок, толку будет больше. Пока он возился с вентилятором, Володя не отрывал от него взгляда. - короче, это...

Он вынул телефон и положил на стол.
Мне с утра позвонили...
Ага?
Да чего ты «ага»-то, что за фигня... В общем, слушай... Мне с утра позвонили, и...

Трубка застрекотала каким-то особенно противным рингтоном, который Кирилл никогда не закачивал и не включал. Он смотрел на нее остановившимся взглядом, понимая, что руки онемели. И взять нельзя, и не взять нельзя.
- Я перезвоню — сказал Володя. - Ах, да... Да...
Кирилл с ужасом перевел взгляд на него. Но Володя, этот малахольный Володя, которому никогда не удавалось даже прочитать до конца Стивена Кинга — одни дурацкие книжки про эльфов и бред про всякие там древние цивилизации — Володя спокойно взял страшную трубку и был спокоен, как слон.
Я вас слушаю — сказал Володя и кивнул своим дурацким римским носом. - Да, да. Я его уже понял. Нет, я понимаю, что в контракте были прописаны обязанности. Обязанности сторон, угум... Погодите... А с вашей стороны что ?
Трубка заклекотала. Кирилл сидел не жив не мертв.
С вашей стороны было серьезное нарушение протокола — официальным голосом продолжал объяснять Володя. - Во-первых, вы удалились с места подписания, не закончив до конца... закончив до конца объяснения и не оформив отношения со вторым участником договора. Во-вторых... Нет, нет, вы не дали мне договорить... Во вторых... Я же говорю - во-вторых!.. Во-вторых, Дмитрий выполняет все свои обязанности, но вы ни разу не отдали ему его вознаграждение.
Трубка булькнула.
Погодите, что значит «частями»? Что такое - частями? Вы когда-нибудь видели бессмертие частями? А подыхающая, извините, фирма — это разве несколько миллионов долларов? В-третьих... В-третьих, вы сочли внешний вид нашего сотрудника неподходящим для переговоров и просто смотались неизвестно куда!.. В этом случае, извините, вам...
Кирилл ошалевшими глазами наблюдал за тем, как раздухарился Володя.
Нет, это не смешно. Это оскорбительно для ваших партнеров! Нет, погодите. В отсутствие директора и зама у меня все полномочия с вами говорить и что-то решать. Да?.. Да ну... В итоге мы два года выполняем за вас обязательства, которые вы даже не сочли нужным прописать! А вы не выполняете свои! Нет, наш сотрудник не обязан отдавать свою душу в уплату за эти сомнительные услуги! Я знаю, о чем говорю! Я все эти два года и жнец, и швец, и на дуде игрец, и все за двадцать пять тысяч в месяц! В общем, я думаю, свой испытательный срок вы не прошли!
Трубка пыталась что-то булькать, потом сменила тон на просительный.
Нет! - отрезал Володя. - Извините, но нам не нужны такие услуги! Как почему? Потому что вы халатны, как черт знает что! Потому что а) вы не подписали контракт и бросили его заверенным наполовину, б) фирма не работает, в) это один из наших самых ценных сотрудников, и он нам нужен самим. - Он набрал код на втором сейфе — теоретически код от него знал только Димочка — и достал ту самую страшную бумагу с росчерками. - Короче, мы разрываем контракт и требуем с вас неустойку в размере семидесяти тысяч долларов. Почему семи-десяти? Семидесяти. Семь? Десятков? Потому что большая половина от тринадцати... Что - «нет»? Что значит «нет»??? В аду у себя будете развлекаться.
И он порвал контракт пополам.
Кирилл медленно сполз с табуретки на грязный пол.Его охватила чудовищная слабость. Он не помнил, как достал смартфон, как вызвал «Скорую», как суетился Володя, разговаривая с докторами, и как его клали на носилки. Все расплылось в каком-то тумане.

Через неделю ему позвонил Димочка, и голос у Димочки был виноватый.
Мы закрываемся — сказал он. - Я тебя увольняю. С пособием. Только вот сам курьеров еще какое-то время погоняю, и...
А тебя освободили под залог? - неожиданно спросил Кирилл. Ему было, в общем-то, плевать на Димочку, как и все эти несколько лет, что они были знакомы, но у Димочки тоже жена и ребенок...
Под залог, до второго суда — вздохнул Димочка. - Теперь мне светит статья. От двух до семи лет, как фальшивомонетчику. Но, надеюсь, не докопаются.
Почему — фальшивомонетчику? Доллары фальшивые, что ли? А Володя?
Да, они фальшивые. Спасибо, хоть не меченые ультрафиолетом, как прошлый раз. Как ты думаешь, откуда у этих рогатых деньги, из тумбочки?
А Володя?
Что Володя... Володя всегда работать будет. У него жена и ребенок.
Кирилл хотел хоть что-то возразить, но в трубке уже щелкнуло. Смартфон уже выскользнул у него из руки на одеяло, как вдруг Кирилл понял, что его несет куда-то не туда. Он подобрал трубку, заплетающимися пальцами набрал Димочке и сказал:
Слушай, иди нах. Чего? Ничего... Во-первых... через пару месяцев... Володя уволится от тебя и получит здоровенное выходное... пособие... Что значит «заткнись»? Я не заткнусь, я еще несколько раз тебе перезвоню, за мной не заржавеет. Какой такой черный список? То есть я тут помираю с этим сердцем, а тебе плевать? Нет, нет, ты не будешь класть трубку. Я мог и жизнью заплатить. Так вот. Во-первых, ты врешь про фальшивые бабки, и нам всем полагается доля. Во-вторых...

АЯ

Перепел был довольно прост.
Он поднимался рано, обводил хозяйским взором квартиру, принимался за готовку, после чего, если был не слишком уж похмельным, будил остальных богатырским рыком.
Завтрррррак!..
Чего? - поднимали лохматые головы очумелые постояльцы, коих иногда было до черта.
Завтрррак! - рокотал Перепел, мотая лохмами и бородой. - садитесь жрррать, пожалуйста!
Он открывал окна, и в них врывалась то ледяная морось, то просто свежий воздух, в зависимости от того, что было на улице. Ае казалось, впрочем, что погода опасливо обходит эту сторону дома, не думая даже меняться. Или так холодно было только потому, что головы у обитателей дома были бесшабашные, а окно было вовсе не с юга, а в тени большого небоскреба?..
Полянка просыпалась постепенно. Наконец все усаживались на кухне и набирали себе ништяков.
Ая наблюдала за Перепелом, ходившим по дому с большой ложкой и евшим кашу на ходу, так что она сваливалась с усов, и думала, что человеческое все-таки не такое уж и невообразимое.
Человеческое в этом доме проявлялось как попало. Например, никто не ссорился и не матерился. Даже злые соседки с пятого этажа иногда захаживали на чай, и Перепел, поправляя свою тельняшку, расправлял плечи и рокотал:
Ну, дык... Ты подумай, какая штука (ко всем он обращался исключительно на «ты»). Все беспокоятся, а ты телевизор поменьше смотри.
Да что там не смотреть-то? Там же все нужное — не соглашались соседки. - Сериалы. Лотерея, новости...
Да плюнь ты на эти сериалы! - ругался Перепел, к тому моменту уже перешедший не на чай. - Выкинь свой телевизор и смотри интернет! Там знаешь сериалов сколько? И все без рекламы!
Теперь все знали, благодаря кому у подъезда бабушки обсуждают не «Запретную женщину», а «Доктора Кто».

Днем все разбегались по работам и делам, и только оставшиеся незанятые люди делали, что хотели — вышивали, играли на гитаре, играли в допотопные игры на таком же допотопном компе в кухонном углу. И только Перепел потихоньку садился за свой ноутбук и долго-долго там клацал по клавишам, сочиняя что-то, чего никому не показывал.
Вечером начинались длинные споры, которые терпеть не могли только две студентки психфака из дальней комнаты. Они продолжались целую вечность и задевали тысячи разных тем, от фэндомных до пожизневых. Ае нравилось словечко «пожизневых», хоть оно и было неправильное.
Мне может нравиться?
Неправильное?
Это почти как Братья, один раз подумала она. Они даже охраняют меня.
Джо теперь почти не бывал на вписке, и ее часто провожали до метро и в метро — то один, то другой. Непонятно, откуда завелась эта традиция — наверное, с того момента, когда она вышла из дома и исчезла, а потом появилась снова — но обычно с ней кто-нибудь был. Тогда она благодарила их, прощалась и уходила до вечера — и возвращалась с пакетом человеческой еды или чем-нибудь красивым, чтобы поставить его в середину стола. Это было новое, и им нравилось. Правда, пару раз не получилось - никто не согласился положить на стол живую змею или немытую пластмассовую штуку, выкопанную в лесу. А вот ракушку положили.
Красиво?

Иногда они сидели на кухне с кем-то и долго разговаривали.
Нет, а почему? - обычно удивлялся собеседник. - Почему ты не можешь быть человеком?
Потому что я кукла — отвечала она. - Я пластиковая.
Но со мной еще хуже — говорил очередной собеседник. - Я вот трансгендер. Мне это тело вообще мало подходит.
А что такое трансгендер и чем это плохо?
Не плохо, но трудно приспособиться. Я ходил на терапию, помогает, может, тебе тоже..
Да ну, не нужна нам никакая терапия, мы же сильные люди! Послушай меня, я-то вообще бывший наркоман и писатель — говорил проходящий мимо. - Я тоже человек и никакой нелюдью себя не считаю. Не надо так сильно расстраиваться.
О, а я вообще бродяга. Меня в двенадцать лет из дома выгнали, что я, не человек? Я теперь на квартиру себе зарабатываю, код пишу...
Но это все не одно и то же — говорила она, вылезая из дружного круга. - К тому же, я неправильно определяю проблему. Я плохо функционирую — говорила она. - Помогите мне решить этот вопрос. Если я пластиковая, то почему у меня все работает, как у настоящей? Почему я смеюсь или плачу? А если я настоящая, то зачем мне это все?
Никто не знал, почему. Перепел на это отвечал «дык»... и замолкал. Дескать, не инженер я. Но за отсутствием в тусовке годных инженеров вопрос повисал в воздухе. Оставалась одна человеческая психология. А в ней все, включая студенток, разбирались слабо.
- Почему?.. - спрашивала Ая.
На этот вопрос находилась масса ответов, но ей не подходил ни один. Хотя кое-что успокаивало, и больше не случалось отказа систем. С такими людьми было гораздо спокойнее. Если бы случился отказ хоть одной системы, думала она, они бы все поступили, как Братья.
Просто у тебя это, которое у нас у всех было — говорили они каждый раз. - Оно у нас у всех бывает.
Ая молчала.

СОН
Мирону снился сон, который уже повторялся несколько раз. Он стоял на высокой-высокой горе, одновременно похожей и непохожей на все горы, где он имел честь побывать. На нем были оранжевые штаны и майка. Он ежился. Было высоко и холодно.
С горы открывался такой вид, что просто ахнуть. Наверное, это и был Непал, куда он так и не доехал, занятый сейшенами и девушками. Или, может быть, все-таки не Непал. Ну, в общем, радость от этого была необычайная и дух захватывало со страшной силой.
Облака стояли почти под ним, и скала, которой венчался этот кряж, продолжалась еще совсем далеко — почти до самого горизонта, но не доходила и обрывалась в облачную пену. И он видел внизу, когда расходились облака, что внизу лежит, сверкая, огромная зеленая долина, похожая на драгоценный камень-изумруд. Отроги горы поросли могучим лесом, облака курчавились над ними, как барашки — тут можно было все представить одновременно, как будто смотришь и сверху, и снизу - и видно, как цвета, которых нет, разбегались под ними: чистый желтый, чистый зеленый, оранжевый, бурый, красный. А высоко над ним сияло в чистом-чистом небе яростное стратосферное солнце.
Скоро он должен был спуститься в долину, но хотелось немного постоять тут еще. Уж больно красиво и высоко, даже слезать не хочется.

Каждый раз сон заканчивался на том, что он спускается с горы, радуясь тому, что скоро увидит хороших людей, деревни в три дома и поля, на которых растет всякая всячина, большой океан, каменные дома, асфальтовые площади и теплые реки. И, оборачиваясь вокруг, он вдруг понимал, что вокруг есть другие горы, и на каждой из них стоит еще кто-то, стоит на огромном расстоянии от него, но, если позвать, то они придут, и их много вокруг, таких же.

@темы: роман про Мирона

---

Какие у нас есть популярные ирландские песни в женском исполнении, но чисто ирландские, на гэльском?..
Это не мне.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Кукла с редким именем (То, чего не было)

Превращения, дети и родители, иностранцы, наглые заказчики и главный кукольный вопрос
Куски 5 и 6



ДЕТИ

Когда дети были свободны, они могли уходить от дома хоть на пять, хоть на десять километров и попадать в разные смешные ситуации, о чем написано немало книг и даже снято не самое плохое кино. Когда дети были свободны, они вели себя, как люди, а иногда — как дикие звери. Поэтому Маугли был свободнее, чем они — у него не было дома, но он знал, как ведут себя дикие звери. Как правило, звери не трогают тех, кто на них похож.
Маленький ребенок, которым он был бы когда-то на самом деле, бросил бы отчаянный взгляд на мальчика в одежде со старой картинки и с кожаным мячом под мышкой и тут же был бы уведен за руку строгой мамой. Настоящий зверь, которым он тоже был на самом деле, прибежал бы к мальчику и заскакал, припадая на передние лапы — пойдем играть.
Но Маугли был тихим, затравленным и грязным, хотя и выглядел сейчас по-звериному. И поэтому мальчик позвал его сам.
- Пойдем! - крикнул мальчик. - Пошли играть!

Такого Маугли обычно не делал, а вот — оказывается, можно было пойти с ним на пустырь, где рельсы, и играть там.
На самом деле рельсы шли через пустырь недалеко от станции Фили в сторону порта. Это был почти тоннель — с одной стороны — забор, с другой — старые-престарые тополя. Дома были совсем недалеко, и те дети, которые были достаточно смелыми и еще не очень заняты во всяких кружках и на занятиях, пришли играть с ними. Все равно в недавно снятых квартирах никто друг друга не знал, и поэтому никто не удивлялся — и незнакомый мальчик кидал свой мяч, а Маугли его азартно загонял. Посмотрите, как взвивается вверх огромная белая собака, ловя кожаный футбольный мяч! Спросите — это его собака? Похлопайте!
Если бы Маугли мог тогда думать о времени, которое шло в другую сторону, то он бы понимал, что его время и время мальчика — как два тяжелых катка, которые могут столкнуться, ломая все, что между ними попадет. Катки катились неспешно, но неостановимо.
Их спасло то, что они просто не столкнулись.
Поезда тут ходили раз в полдня, и ничего страшного ни с кем не случилось бы.
Это продолжалось часа два, дети уже начали какую-то другую игру, и Маугли, заметив, что всем наскучило, как он ловит мячик пастью, решил уйти в кусты и все-таки превратиться. Может быть, это принесет еще больше радости, когда все станут окончательно свои?
Дети испугались, но странный мальчик велел им не бояться, а ощупать Маугли. И они ощупывали его тощие руки, задирали дырявую футболку, удивлялись, какой он грязный и что он не очень хорошо умеет говорить, а, наверное, просто говорит не по-русски, а потом потащили его всей толпой в квартиру к самой старшей из девочек, где в отсутствие родителей запихнули в ванну. «Все равно у Равшаны мама сутки на работе» - сказали чьи-то младшие сестры. Мыл его мальчик с мячом, правда, он больше не притрагивался к воде, а командовал.

Маугли быстро одели в подходящую одежду — ее из дома принес самый младший, которого ждало за это не самое суровое наказание, если вообще мать заметит, куда делся узел со старыми тряпками — и приказали не болтаться где попало, а идти на чердак, почему-то оставшийся открытым в угловой пятиэтажке. В верхней квартире жили беспробудные алкаши, которым было плевать, кто лезет наверх в такое время. На чердак ему принесли драный матрас со свалки, он улегся на него и превратился снова. Это опять всех напугало, но теперь уже насмешило.
Родители должны были возвращаться с работы. Дети из съемных квартир разбежались моментально, дети из обычных ушли уже давно, потому что их родители не вкалывали на работе круглые сутки, а есть хотелось, а мальчик с мячом пожелал ему удачи и растаял в воздухе.
Через месяц Маугли уже говорил получше. На вопрос, сколько ему лет, он отвечал «десять». Дети, которые не были очень-то свободны, таскали ему еду, а дети, бывшие посвободнее, сами не имели, чем поделиться — бабушки у подъездов ворчали, что это дети почти заброшенные - но мальчик с мячом подзуживал их на такие дела, о которых они и не думали раньше. Например, осмелиться попросить маму покормить большую белую собаку.
Папы и мамы детей из съемных квартир относились к этому проще — у кого не было бабушки, тот играл в своей компании, покуда мама целый день возится с младенцем или готовит, а то и просто работает с утра до ночи. «Как будто они живут не в наши времена, а давным-давно, а во дворе у них коза и пеленки» - ворчали образованные бабушки. Другие семьи вообще вызывали у соседей желание ругаться, хотя мальчику с мячом непонятно было, почему они так ругаются, время мирное. «С гор приехали, обалдуи, чучмеки, гастарбайтеры»... - вторили дедушки и пьяные мужики. Впрочем, в его время было еще и поинтереснее.
Ни в какую «опеку» или милицию никто, тем не менее, не звонил. С ума сошли, еще на детей стучать.

Мальчик с мячом мог сидеть с Маугли, сколько ему позволяла судьба — он был болен прозрачностью, такой неожиданно наступавшей прозрачностью, которая истончала его образ в секунду, если никто на него не глядел, и ему приходилось рассказывать как можно больше баек или еще каких побасенок, чтобы не пропасть. Его время шло своей дорогой, и Маугли был благодарным слушателем, так как не все дети, выбегавшие во двор в положенное время, могли ходить на пустырь тогда, когда им вздумается, а без этого очень грустно становилось мальчику с мячом.
Во двор Маугли спускался в любом своем облике — собакой по лестнице ходить было бы труднее - но через месяц-два их благополучие начало растворяться, как радужная пленка на воде: дворник поднялся по лестнице, чтобы впустить рабочих на крышу, заметил открытый чердак и выкинул с него матрас, байки мальчика с мячом приелись, он становился все прозрачнее и больше не мог ходить с детьми на футбольное поле. Зато мамы самых маленьких детей, играющих в песочнице, привыкли к Маугли в его человеческом облике — подумаешь, мальчик, наверное, пришел из соседнего двора.
Мальчик с мячом учил его читать. Иногда это делала девочка Шакэ, которой было тринадцать лет, но потом девочка Шакэ начала пропадать, болтаясь с подругами и сидя на трубах в парке, и ее сменила девочка Амина, потом Ирина, а потом девочка Таня. Чтение плохо лезло в голову Маугли. Что-то у него в голове было не так: то ли по-людски, то ли по-собачьи.
Дети за лето выросли, а Маугли — не очень.
Тем не менее теперь было, с кем поговорить. Маугли даже пожаловался на то, что никак не может найти одного Человека, которому ему нужно передать очень важную штуку, но мальчик с мячом, выслушав, подумал, почесал в затылке, помянул какую-то поликлинику — и обещал подумать поплотнее.

ПОДРУГИ МИРЕЙ
Мирей сидела за компом и читала логи.
Их было трое: Мирия, Люба и Оля-Сова. Они изучали осознанные сновидения. Это было очень удобно делать, тем более, что на тот момент Мирия торчала во Франции, Люба - в Ростове (правда, ближе, не на Дону) а Оля-Сова была из Петропавловска-Камчатского.
Ни в какой тусовке они не были и не состояли. Все с кем-то тусовались, хотя бы аниме смотрели, а они - нет. Потусуешься тут, как же.
Сова была самая продвинутая из всех. Ей был уже двадцать один год, она была веселая в любое время суток, и непрошибаемая Мирия с постоянно усталой Любой ее любили не только за то, что у нее сны интересные. Она первая в сообществе прочитала "Практическую магию", Юлиуса Эволу и руководства по осознанным сновидениям. При этом при всем она почему-то работала в милиции.
Люда была постарше, заканчивала медицинский и проходила практику в местной поликлинике, где нужно было дежурить сутки через трое. Поэтому сны у нее были особо интересные и развесистые, но самые неосознанные из всей троицы. Сообщество с них просто валялось. От Мири сообщество не валялось, но иногда ей был полный привет, он же превед. Особенно когда ей снились звери.
Мирей читала логи, а потом переписку, потому что ей отчаянно нужно было вспомнить, что она не одна.
Мирей была художница. А еще сновидица и умница. А еще иногда выгуливала собак. Вот сейчас она делала, к примеру, редактуру. И ее нужно было, к примеру, закончить через пару часов. А то потом проснутся дети, и будет совсем плохо, потому что дальше надо на работу, а потом обратно. Обратно нужно поздно. А спать теперь вообще никогда нельзя.

...В тот год Люба приехала в Москву один-единственный раз, чтобы помочь в разборе детских шмоток. Именно так, потому что Мирей с Горацием разводились, и с чужой квартиры надо было съезжать. Детей у Любы тогда еще не было, и Мирей удивилась, какая она тоненькая и с двенадцатью косичками.
Она подкидывала Марика чуть ли не под самый потолок. Маааарк! Марррррк! Маррркуша! Ухххх!.. Марк хохотал во все горлышко. Боря стоял рядом и смирно ждал, вместо того, чтобы ныть или бояться.
Развиртуализировались наконец - вздохнула она, стоя посреди огромной горы детского барахла. Мирей хотела засмеяться, засмеялась в рукав и почему-то заплакала. То ли оттого, что Гораций должен был вернуться вечером с этой самой, и их тут уже не должно было быть, то ли потому, что сейчас девушка, которую она видела только во сне, запросто играет с ее детьми и радуется, а родной папа не сказал ничего, кроме "вам есть, куда идти".
Вам есть, куда идти, туда и идите.
- Да ну и фиг бы с ним! - Люба отпихнула ногой кучу застиранных ползунков и обняла ее "со страшной силой". - Зато у тебя своя квартира есть и ты уезжаешь в свою собственную жизнь! Ты, между прочим, отсюда забираешь самое ценное, а они тут будут безыдейно трахаться, пока не умрут.

Мирей вспомнила, как сидела на подоконнике этой квартиры пару лет назад, перед последним рывком в Киев - решительная, легкая, и Гораций не хотел ее отпускать, а она сказала, что у нее, между прочим, крылья есть, и никакой муж ее удержать не в состоянии. А потом она приехала, потом они поженились, а потом быстро родились Марик и Борик, а потом...
Ну и, действительно, нафиг он такой? В конце концов, если верить фэнтези, все ведьмы как-то обходились без мужиков, да еще и размножались. Но огромные кучи вываленных из шкафа шмоток выбили из нее слезу второй раз. Это был такой поток слез, что на ногах она не удержалась и села прямо на собранную сумку с игрушками. Что-то треснуло.
- Аааа, я же самое тяжелое забираю - выдавила она с очередным вздохом. - Самое тяжелое! Он вообще не понимает, как это!
- Ну и нафиг он тебе тогда? - сказала Люба и почему-то начала хохотать «со страшной силой», как орангутанг. И Мирей тоже начала. Они тогда смеялись, наверное, часа два, а потом приехал Людин друг Лесовуха на своей ломаной "тойоте" и увез их со всем барахлом в бывшую бабушкину квартиру.
Люба тогда осталась на ночь, и утром Мирей рассказала ей, что ей снилось, что Люба беременна, и Люба подтвердила - да, она беременна, только ни в какой замуж не собирается, потому что нафиг они все нужны. У нее такая здоровенная семья, что и бабушек у этого ребенка будет аж четыре! Ну, и дедушек тоже.
- Четыре... - завистливо вздохнула Мирей. - А я вообще одна на целом свете.
- Ты не одна - строго сказала Люба. - И тебе есть, где жить. Это важно. А еще у тебя нас много.
- А ты точно думаешь, что все, кто сидят в сновидениях, наши? - поглядела на нее Мирей над чашкой с кофе с молоком. - Им же пофиг на самом деле. Они так все друг друга поглаживают - "ты молодец", "ты мудрая-мудрая", "ты настоящая ведьма" - а когда мне было плохо, ни один не пришел.
- Я пришла - сказала Люба. - А Мирия не может прийти, потому что у нее своей дочке полгода.
Госссподи, опять эти дети... Горацию неудобно — дети... Мири не может — дети... Почему раньше так не было, а сейчас людей разъединяют дети?.. И Мирей опять заплакала.
- Ну ты чтоооо? - обняла ее Люба. - Ты чтооооо?.. Аааа-а-а-а?..
- Почему нельзя поехать куда-нибудь, где мы будем все? - спросила Мирей у потолка. - Почему нельзя жить нормально? Вот была бы у нас целая деревня, и мы бы все там жили все рядом, а так даже в городе нормально не найдешь никого.
- Потому что телепорт еще не придумали - сказала мудрая Люба. - Но ведьмы мы или нет? Остаются сны.
- Ага. Ты мне можешь только сниться.
- Зато ты мне можешь.

Она уехала на следующий день. В сети она появлялась редко, потом у нее появилась дочь Лена, она же почему-то Зараза и Белочка-Белочка. Дочь Лена обладала чудесным характером и могла не спать сутки напролет, несмотря на четырех бабушек. Поэтому со сновидениями у Любы начались «перебои». Видеться с подругами она теперь могла только во сне. Поэтому «перебои» ее очень расстраивали.

«- Я сегодня летала в городе, в котором в домах нет окон» - плыл по экрану текст, белый на зеленом фоне. «Я почти не делала взмахов руками и не двигала ногами, но могла видеть, как подо мной плывут липы, ясени и клены. Аллеи в этом городе были засажены особенно тщательно, и листья были так близко, что я сорвала один листок и сунула в карман. А потом я проснулась».
Проснулась... Мирей потерла глаза. Ее уносило в какой-то транс. Зачем вообще было открывать еще и сообщество! Ну, немудрено, опять нужно вычитать анонимный жуткий бред на тему стиральных машин, и мозги сопротивляются. Даже страница этой фигни причиняет мозгу серьезные повреждения, почему кому-то за это дали денег?.. И сколько?.. Хорошо, что никто не пишет, кто именно это делал. О черт.Почему я всегда берусь за самые дурацкие задания через третьи руки? Может, все-таки податься в копирайтеры? Там больше платят.
Завести бы кошку, но мама всегда говорила, что кошек категорически нельзя заводить в одном доме с маленькими детьми. Но у всех же кошки, кого ни начни читать. Может быть, все-таки можно?

- Уааа... - раздалось тихое мяуканье из соседней комнаты. Мирей дернулась на звук, но он не повторился. Она торопливо вычитала еще полстраницы, выпила кофе (ненавижу кофе, кто только придумал кофе...) и опять заглянула в ЖЖ.
«Я проснулась, потому что я не хочу проспать на работу»... - госссподи, уже четыре часа!.. - «...а перед этим мозг работает быстрее, и за пять минут я видела пять очень разных снов».
Ну конечно. Спать-то им можно. Всем можно спать, только мне нельзя. Нет, подумала она, если оставить такой коммент, человек застесняется. А у Мирии всегда самые интересные сны, каких ни у кого не бывало.
«Я видела то, чего не может видеть человек»...
Что? Мирей поудобнее устроилась на стуле.

«Я видела, что мы все объединились и поселились в городе с закатными улицами. Не такими, на которых вечный закат или рассвет — я просто видела эти улицы, озаренные закатным солнцем. Вы все были со мной и летели рядом. За домами виднелся океан. Я смотрела вниз, через перекрещенные провода, и видела, как идут трамваи, летит орел и растут разные цветы на этих улицах. Было очень здорово.
А по улицам шел человек и нес солнце за плечами».
Вот черт. Вот черт.
Мирей представила себе эту прекрасную картину, и ее немедленно накрыло ощущение одиночества. Под постом было уже не менее десяти комментов, авторы которых уверяли, что летали с Мири над рассветным городом. Над удивительным, розовым, рассветным городом... Ага, щаззз, как же. А ты сиди и кропай свои несколько сокращабельных страниц, пока не посинеешь. В такое-то прекрасное общество тебя и не пустят, поди...

Она добила еще полстраницы. А потом последние полстраницы.
Мирия...
Она вошла в скайп и нашла там огонек Мирии. Долго думала, что сказать, но мыслей в голове как-то не было.

«Мири, мне очень одиноко» - отстучала она на клаве заплетающимися пальцами и все-таки рухнула на полчасика спать. Если Мирия ответит, то все будет немножко легче. Если уж она за компом, она чаще всех отвечает.
Ее разбудил отчаянный вопль Бори и звонок в домофон.
- Борей, успокойся, это Нита! - крикнула она, влезла в штаны и открыла замок, чтобы Нита могла войти. - Вот, вот, уже пришла-пришла. - Она в две минуты собралась, сунула в рот ложку сахара, чтобы открылись глаза, и так же автоматически поставила греться баночки с детским питанием. Все, пора-пора.
- Ха-ха, у меня есть настоящая нянька! Я могу ходить на работу-у—у! - Мирей свистнула и закинула за спину пустой рюкзак. Брысь из дома! Зачем вообще сегодня торчать дома! Друзья — это великолепно. Спать — вещь необязательная. И вообще, настоящая ведьма справится с чем угодно.

Перед тем, как войти в метро, она весело помахала рукой облаку в небе, очень похожему на ведьму, летящую на метле.

ГРАМОТНЫЕ ЛЮДИ

Он\на ехала в метро.
Он\на жила от метро довольно далеко. С ней\ним была тяжелая ноша. Поэтому ей\ему хотелось не уставать от бессмысленного движения людей вокруг, а просто читать.

Плакаты вокруг вызывали адское раздражение. Он\на решила не испытывать терпение своей покровительницы мольбами о вразумлении рекламных работников, а уткнулась в книгу. В конце концов, чего от них ждать, в этих конторах и так все неграмотные.

"...Грамотность по себе не есть просвещение, а только средство к дости­жению его; если же она употреблена бу­дет не на это, а на другое дело, то она вредна. [...] Умственное и нравственное образо­вание может достиг­нуть значительной степени без грамоты; напротив, грамота, без всякого умственного и нравственного образования и при самых негодных примерах, почти всегда доводит до худа. Сделав чело­века грамотным, вы возбудили в нем потребности, коих не удовлетво­ряете ничем, а покидаете его на распутье.
[...]
Что вы мне ответите на это, если я вам докажу именными списка­ми, что из числа 500 чел., обучавшихся в 10 лет в девяти сельских учили­щах, 200 человек сделались известными негодяями?"

Владимир Даль, «Заметка о грамотности» (1858)

Ишь чего придумал. О вреде грамотности. Попробовал бы он...
Он\на почувствовала взгляд. Напротив него\нее сидели двое мужчин, разглядывавших его\ее с тяжелым интересом. Тяжелым? Почему тяжелым?
Потому что взгляды тяжелые, мысленно укорил\а он\на себя. Хотелось продолжить читать, чтобы узнать, с какого перепугу Владимир Даль составил свое наблюдение. Хотя — крестьяне...
Эти двое были не похожи на пару, как ему показалось сначала. Кроме того, у собаки, сидевшей с ними, был очень больной вид.
Вот черт, подумал\а он\на. Все так тяжело. Мир упорно не соответствует.
После удачного стрита он\на возвращалась домой. По дороге удалось успешно перетереть со встреченной гей-парой, очень добрыми людьми, которые всегда ободряли и воодушевляли его\ее. Еще бы, даже без операции сейчас очень тяжело найти хоть какую-то нишу в обществе, хоть жизнь и стала безопаснее, но он\на делала это открыто — особым образом одевалась, хотя никогда не могла заставить себя носить юбки в этом городе, старательно худела, делала прически, изгоняла из речи глупые обороты и матерок, оставшийся от жизни в маленьком северном городе, говорила о себе в женском, таком притягательном роде. И мир стал проще, хотя и сильно опаснее.
Ладно, надо отстаивать свои права. Иногда грамотность спасает, вопреки ценному мнению составителя словарей.

Сегодня ей\ему очень кстати сказали — если ты боишься играть, представь, что ты клоун или кукла. Это помогает. Старшему из знакомой гей-пары это помогало еще тогда, когда он получал по шее в тех гребенях, где вырос. Он занялся карате, уехал в столицу, выучился, нашел работу и любовь, и это подтверждало правильность подхода — а младший, правда, пока что руководствовался принципом «выдуманным не больно». Ну что же такое, возмутилась он\на. Нет, конечно. Я не выдуманная! Я живая.
Если будет конфликт, сделаю вид, что я бойцовая кукла, — подумала он\на, хотя пока не ощущала никакой агрессии. А то.

Один из двоих агрессивных личностей подтолкнул собаку к нему\ней и скорчил рожу.
Все-таки люди — подумала он\на. Пытаются познакомиться по пьяни? - улыбнулась и протянула руку.
Пес заскулил и отпрянул.
… - невнятно прозвучал осколок чужой речи в грохоте вагона — речи настолько чужой, что не сравниться ей ни с одним известным языком. Он\на поняла это сразу. Пахло агрессией.
- О, Геката... - сорвалось с языка. Он\на непроизвольно потрогала щеку. Священный знак еще не успел стереться, и, значит, есть какой-то шанс, что благословение еще не отошло.
Он\на не знала, кто это. Может быть, это опустившиеся бандиты или новые выходцы с Кавказа, которых сейчас принято обвинять во всех смертных грехах, они там разные, а боятся всех подряд. Может быть, недостойные животные только что откинулись с армии, и тогда придется попотеть, чтобы отбиться. Но за те две с половиной минуты, пока пес прятался от нее в дальний угол, а эти двое, не приближаясь, как будто занимали все доступное пространство, из которого нужно было теперь вырываться — за это короткое время, о Госпожа Кладбищ, он\на поняла, что в происходящем таится ужас, которому нет места среди живых, и это было очень-очень страшно (мат-т-ть его, и его, и его — всплыл в памяти тщательно вытесняемый загиб).
Он\на встречала и наркодилеров, и сутенеров, и бандитов — но эти были безопаснее. Он\на заметила, как обмякли и побледнели оба соседа — справа и слева.

Сп-пакойно, подумала он\на. Викка учит нас верить в силу Богини и женщины. Пусть у меня нет женского тела, но есть неиссякаемая женская сила, идущая от самой матери-Земли. А если все еще нет — я, блин, привычно обойдусь грубой и мужской!..
И поэтому он\на решительно подхватила футляр с саксофоном и шагнула навстречу ужасу.
- Вы чего хотите, ребят? - спросила он\на буднично и совершенно на гопницкий манер. Все-таки куда денешь большой опыт уличной драки.
- Мы не хотим, — сказали вроде бы оба, когда говорил один. - Мы ничего никогда не хотим.
Он\на была готова и к такому. Издеваются, значит. Меня почуяла их собака, а в книгах сказано, что у Великой души есть враги. Ну, враги и враги! Разберемся! Что-то мощное, дающее надежду, уже поднималось изнутри, и он\на спросила:
- Ну че тут? Вам что-нибудь от меня нужно? Может, вы прикопаться хотите, а? - и хитро подмигнула, чтобы было посмешнее.
Старший из них сделал такое движение рукой, как будто кидал что-то на нее\него. Но через секунду довольное выражение его лица сменилось на растерянное.
- Не беспокой нас — сказали опять как будто оба.
- Да уж — сказала она со всем выражением. - Не беспокою. - И повернулась к выходу из вагона. Там уже толпились желающие выйти побыстрее.
- Чья ты кукла? - догнал его вопрос, исходящий из нечеловеческой глотки. - Зачем к нам пришла?
Он\на растерянно обернулась.
- Чья ты кукла? - явно в гневе вопрошал тот, что помладше. - Чья?
Какая еще кукла? Что это за обзывательство такое? Тоже мне, и прикопаться нормально не могут, гопота. И тогда он\на, чувствуя, что дело уже не швах и не придется ни материться, ни прибегать к грубому и слабому, ни звать ментов, ответила из дверей.
- А, может, и кукла, че. А, может, я кукла богини.
- Богини? - удивились оба. - Никогда не слышали ни о какой твоей Богине.
- Она велика! - Он\на почувствовала в себе проповеднический зуд и не смогла удержаться. Возможно, стоило проехать еще остановку. - У нее множество имен — Фрейя, Великая, Рея, Геката! Она покровительствует родам, играет Луной, как мячом, водит за собой стаю волков, любит диких кошек и не терпит собак — тут он\на покровительственно посмотрела на бедного шелудивого пса — и символы ее — вайда, пентакль и Золотой шар!
- Золотой шар — проскрипели оба. - Золотой шааааар...
Она покровительствует всем женщинам и дает им убежище от мира мужчин, грубого и слабого — продолжала вещать он\на. - И поэтому нет мне вреда ни в одном из трех миров, ибо я всегда говорю во имя ее. А вы все, ребята, суть просто козлы неграмотные.
Пес заскулил, подняв морду вверх.
Оба они сгрудились над собакой, уменьшившись в размерах. Воодушевившись, он\на продолжала:
- Она хранит меня даже в московском метро!
И тогда тот, кто был постарше, вынул из кармана какой-то маленький прибор и поводил им в воздухе.

Он\на почувствовала, что в челюсть ввинчивается бур. Никогда ей не приходилось испытывать такой боли. Он\на уронила футляр с саксофоном и скорчилась на полу, но не удалось даже скорчиться — титановый сустав в бедре пылал огнем.
Существа встали над ней\ним, издевательски улыбаясь.
- Вы чо, ребята?... - простонала он\на. - Вы чо?.. Идите нах!..
- Больно грамотная — проскрипели они.
Он\на в ужасе посмотрела на них.
- Сейчас ты расплавишься — тяжело сказал один, а, может быть, оба. Ртов они уже не открывали. - Ты расплатишься. Куклы умирают от этого через час.
Сквозь пелену боли она замечала, как они переступают через нее и подходят к дверям.
- Вы, куклы, слишком горды! - прозвучало у нее\него в голове. И двери закрылись за ними, прищемив взвизгнувшую собаку.
«Богиня»... - думала он\на, извиваясь на холодном полу. - Как могло так получиться? Богиня!.. - оставалось только взмолиться. - Что это!.. Ты же хранишь меня даже в московском метро, где не светит луна, подземье — твоя территория!..
И явилась ей\ему богиня, освещенная холодным светом вагонных круглых ламп. И сказала:
- Вспомни, что ты сказала неправильно.
- Я - неправильно... Я сказала неправильно... - Боль ослабла, и он\на смогла сесть, держась за сиденье. - Да ты что, Великая, я что, послать не имею права, что ли... А! Вот! Я не кукла! Я не кукла!!!
- То-то... - наставительно сказала Богиня, имевшая вид Тысячерукой и впридачу Тысячеликой. Впридачу все это зверски двоилось в глазах. — Надо знать свои права. - И исчезла. Или, может быть, ее\его опять сглючило. Но вид у Нее был такой реальный, что нечего было и думать о том, что все это херня. Она очень явно существовала.
Боль прошла через несколько минут.
Он\на сколько-то времени посидела на полу, цепляясь за холодный кожзаменитель, отходивший от сиденья лоскутами. Очень ныла челюсть в том месте, где когда-то ввинтили имплант. Блестели металлические поручни, сияли лампы, и на белом пиджаке, который он\на так берег\ла, не было ни пылинки. Но, стоило ей\ему встать, костюм весь покрылся складками и пятнами.

Когда он\на наконец добралась до дома, сердитый вписчик, собрат-викканец, засунул костюм в стиральную машину, выдал ей\ему порцию ругани за то, что не оповестила, когда он\на вернется домой - «я же за тебя беспокоился, дура!» - и хотел затащить в кровать, чтобы отогреть окончательно. Но он\на спокойно отвергла все поползновения.
- Ты чего, я богиню видела — гордо и спокойно сказала он\на. - Она меня от гопников спасла.
- Каких, твою мать, астральных, что ли?
- Реальных. Грамотные, ексть ты, люди оказались. Я им даже проповедь прочла.
Он помотал головой, не умея связать то, во что верила он\на, и вполне реальных гопников, оставивших вполне реальные следы.
- И чего они хотели? Вломили, что ли? Или твоя богиня еще и от люлей защищает? - Он\на утвердительно кивнула, и глаза у него стали круглые-круглые. - Ага, как же. Так им не удалось.
Этому стоило поверить. Потому что он точно знал, что могло бы быть. Никогда еще ни одна транс-женщина, нарываясь на таких уродов в черте города Москвы, не приходила домой целой.
- Не удалось? - он с ужасом выслушал подробности. - Черт! Черт, меня там не было, я бы... И чего сказали, когда не удалось?..
Он\на покачала головой.
- Ничего сделать не смогли, плюнули и ушли.
- Что?..
- Они сказали, что я слишком гордая кукла.
- Ох ты чооорт... - только и сказал вписчик и сочувственно посмотрел на нее\него. - Приставали, обломались, навредили, обозвали гордой куклой и ушли... Вот теперь можно сказать — настоящая женщина.

ДЕНЬГИ

Дорога до библиотеки никак не изменилась за два года. Последний раз она была здесь по пути на набережную, потому что невозможно пройти мимо этих мест и не проведать ностальгию. Сборище у метро — это, конечно, интересно, но библиотека-то...
Мирей уже дошла до ступенек заднего крыльца, и тут хлынул дождь.
Сегодня на крыльце то ли прятались от тучки, то ли курили человек 10. Человек 5 из них были «саженцы», которые днем участвовали в пикете против вырубки дубов. Остальных она не знала. Наверное, он тоже «саженец», они все похожи, эти новенькие-зелененькие нефора. Кто только эту традицию завел, раньше таких не было. И вообще, эти рубашечки клетчатые...
Костя есть? - у человека явно не было нормального имени, только паспортное. Она помахала пакетом с апельсинами. - Костя?..
Я Костя. - Толстый парень в очках тоже достал из рюкзака пакет, из пакета-конверт с деньгами, уронил пакет, но не заметил этого и продолжил копаться, теперь уже в конверте.
- Подними — вступил кто-то.
- Погоди, мы сейчас разберемся. Ты почему опоздала? Две или полторы?
- Условлено было две. - ситуация сразу резко напомнила Мирей другие несмешные ситуации. Да ну, если человек назначает встречу «у библиотеки», то, наверное, знает, что это за библиотека, но...
- У меня с собой только полторы — сказал «саженец» и уставился на нее сквозь очки.
Ну вот, опять. Откуда только такие козлы берутся? Она прекрасно знала этот вид заказчиков.

Мирей вздохнула и громко сказала:
- Чувак, по почте условились — две. Две тысячи рублей. Работа сделана. Отправлена. Вычищена. Проверено. Ты просил приехать лично, потому что с карты на карту перевести не можешь. Две тысячи рублей. Ты понимаешь, что такое две тысячи рублей?
- Понимаю. В кафешке посидеть. - он явно издевается, подумала она и подошла поближе. Дождь ливанул еще сильнее, и под козырьком стало тесно и мокро.
- В кафешке посидеть, пива выпить...
- Чувак, это не очень честно — сказал кто-то. - Тебе жалко, что ли?
- Ага — насмешливо сказали сзади. - В кафешке, да...
Общественность начала придвигаться поближе, чуя, как сказала бы Оля, классовую солидарность. Один на один, может быть, он и настоял бы на своем — Мирей не всегда удавалось обойти такое — но в этот раз он сдался и начал отсчитывать рубли, демонстративно пересчитывая до бесконечности. Наконец он сунул ей две зеленых бумажки и глумливо поинтересовался:
- На детей, штоль, не хватает?
- Денег не очень много — процедила Мирей.
- Что, тусовка есть, а работы нету? За пятьсот рублей уже морду строим?
- А моя морда должна тебя устраивать, да?
Саженец смотрел на нее ехидным взглядом. Мирей тоже уставилась на него и улыбнулась.

Она вспомнила этот период, когда бурлила жизнь на парадных ступеньках, на крыльце и по всему парку — веселые парни и девушки в венках и с деревянными мечами, студенты вузов, переписывающие друг у друга на листочки значения рун с единственной принтерной распечатки, бесконечные песни, которые записывали ручкой в тетрадь в клеточку и на кассетный диктофон, изучение эльфийского языка. «Ничьи» квартиры, где можно было болтаться сутками, не приходя домой и не опасаясь, что там будут принимать наркотики или склонять к сексу — разве что втянут в длинный спор о характерах и оружии персонажей саг и легенд. Любимые авторы как пример для подражания. Никаких «женщина должна». Драки с гопниками, когда могли очень пригодиться свежеприобретенные приемы фехтования на катанах из лыжных палок - «плюс десять к выживанию».
Нищие студенты тех же вузов, зарабатывающие пением на улице. Менты, от которых тусовка позорно затихала, но потом через пять минут начинала жить снова. Босые хиппи и отвязные панки в «гриндерах» и невероятно драных штанах, лисьи хвосты на шапках, долгие разговоры, виртуозно вышитые прикиды и ощущение какого-то сплошного братства , которое не исчезало долгие годы. Мирей приводила туда старшая сестра. С тех пор Мирей была Мирей, а не Марина.
Сначала над ними смеялись, менты их разгоняли, и она, пускай и не участвовала больше, зверела, встречая в прессе и свежевышедшей фантастической попсе презрительные упоминания о том, как жалкий чудик с деревянным мечом не сдюжил против реального пацана. Потом вышли фильмы Питера Джексона по «Властелину Колец», которые все дружно ругали, и отношение к ним резко изменилось.
А потом и вовсе все изменилось...

- А у тебя-то жизнь есть? - спросила она. - Или только то, о чем ты можешь рассказать мамочке? Вот ты такой стоишь, только что пытался отжать у меня деньги...
- О! Де-еньги!
- Да были бы фантики, ты бы тоже попробовал. А жизнь у тебя есть? Или ты весь умер уже?
- Ой, какие истории. Я тут наслушался их на всю оставшуюся.
- Ага, ясно — фыркнула она. - Тебя тут заслуженно обидели, и ты так все время развлекаешься. Ну, гордись!..
- А чего ты так на деньгах зациклилась? Да, у тебя же ж дети — презрительно хмыкнул саженец. - Размножалась не глядя? Сказочки читала? О детях надо было думать, а не о деньгах!
- А в морду за «не глядя»? - рассердилась Мирей.
- Ты чего, дура? - он перешел в режим праведного гнева. - За что мне-то в морду? За правду? Ваша тусовка заводит детей вообще не думая! Ребенок не кукла и не игрушка! Если ты занималась тут всеми этими сказочками, то какая из тебя мать-то?

Хоть бы какая-то тусовка на самом деле была, подумала она. Лучше бы я тогда не потерялась из виду. А то бы я тут не стояла. Откуда вообще такие берутся? Из тины? Третий раз за полгода, в разных местах...

- Сказочки очень полезны при воспитании детей — процедила Мирей. - Зажимать оплату вредно. А ты выметайся, а то я забуду принцип рыцаря. И пакет подними.
«Саженец» попробовал задвинуться глубже под козырек, но его уже не пустили.
- Пакет подними!!! - заорала она не своим голосом.
Не рискнув при народе нарываться на драку, «саженец» медленно вышел под дождь, сжимая в руках пакет. Вытащил из кармана мятую пятихатку и сунул ей в руки.
- Иди отсюда — сказала Мирей.
- Ты, самка! - заорал он из-под дождя.- Самка! Нарожала щенков и гордится!

Пользуясь присутствием хоть какого-то народа и тем, что он уже потерял позицию, Мирей швырнула в него стаканчиком от йогурта и пронаблюдала, как он уходит, скользя по мокрой гальке и земле, вниз к набережной. Иди-иди. Она достала из кармана сигареты. Сигареты были мокрые.
- Вот ирч — проворчала она и сунула сигареты обратно. - Чего это он? Откуда все?..
- А чего ты такая злая? - неожиданно наехал кто-то из оставшихся «саженцев», хотя и видел всю ситуацию с самого начала. - Чего вы вообще погавкались? Из-за детей, что ли? - вопрос подразумевал отношение «зачем вы нарушаете наше хрупкое равновесие из-за такой ерунды», начисто игнорировал причину и выводил ссору на новый виток спирали, но боевое настроение уже куда-то делось, и осталось только глубокое огорчение. И пакет апельсинов.
Тяга к миру иногда принимает у людей вид тяги к хорошему поведению. Например, чрезвычайно невоспитанно требовать себе что-нибудь законное.
Она опять глубоко вдохнула.

- За мир надо бороться, между прочим.
- Ну, мы за тебя немножко поборолись... А че ты сейчас-то такая злая? Людям надо прощать.
- А ты думаешь, оно за пять минут пройдет? - фыркнула Мирей. - Я, между прочим, вообще одна на свете. Знаешь дорогу до метро?
- Нет. - Он испугался. Этот был явно не из местных. Не «саженец», но питерец, наверное.
- Ну, пойдем, покажу... Покажу и расскажу...
- Не пойду.
- Ну, не иди... - она вручила ему один апельсин и медленно пошла обратно под дождем.

ВПИСКА

Ну почему ты отовсюду исчезаешь?..
Потому что ее сделали из пластика и металла, подумала Ая. В этот раз она тащила за руку незнакомого человека, который бежал с ней по переходу метро. За ними бежали три небритых, изрядно обросших тощих кудлатых мужика, которые сильно пугали Аю и почти до смерти испугали этого... Как его...

Пять минут назад она брела по переходу на Комсомольской, стараясь считать шаги, и увидела, как эти трое прижимают к стене парня ростом не выше ее самой. Он был до того бледный, что совсем посерел. Картину дополняло то, что один из гопников почему-то прессовал его на ломаном английском.
Что, опять эти?..
Иногда Ая делала глупости быстрее, чем думала, в результате теперь нужно было разогнаться и рвануть отсюда подальше. Рвануть никак не получалось, поэтому они бежали, лавируя между прохожими, и удивительно, что их пока не догнали.
Нет, не те! - поняла она, но от этого явно было не легче. Те, не те... Все равно они его бить собирались.
Мелкий мужик в отчаянии застонал и громко выругался на непонятном языке. Свершилось чудо, и толпа шарахнулась. «Наверное, боятся, что мы какие-то шахиды и там опять бомба» - подумала Ая, сообразила, что делать, и крепче ухватилась за него. Он еще громче заорал свои странные слова, стараясь выдернуть руку. Места стало больше.
Извините, пожалуйста. Это было необходимо.
- Быстро! - заорала в ответ Ая и ринулась вперед.
Свист в ушах, вопль десятка людей, треск разрываемой материи, полет... полет, полет, полет... через что-то темное вверх, через качающиеся кроны деревьев, между проводов, бегом по прокуренной лестнице, плечом навалиться на дверь, она качается, вопль, что-то темное, стена...
Приземление.

- Ффух — сказала она, отпуская наконец руку этого... как его... - Извините меня, пожалуйста. - Я не хотела вам помешать. Здравствуйте. Как вас зовут?
Этот... Как бишь его... озадаченно глядел на нее. Пусть хотя бы успокоится, подумала Ая и потерла руку. Он тоже потер руку и пожаловался:
- Вы сделали мне больно! А... Кстати, большое спасибо.
У него был густой иностранный акцент... А!.. Не знаю, которого роду-племени, а все равно знакомо. Он не только компактного размера — оглядела его Ая. Он какой-то нетипично чернявый для этого города и слова у него непонятные. Или он вообще не таджик, не азербайджанец и даже не цыган? Она знала, что между всеми приезжими, цыганами и даже студентами из разных стран постоянно случаются какие-то свары. Или не свары, а эти, как его... Как его... «Повреждение» - всплыло из глубины. «Не могу достать»... Где-то лежал целый пласт данных и прилагающихся к ним слов. Ну ладно, сейчас все узнаем обычным способом.
Уровень страха не поднимался.

Сейчас она понимала, что попала с этим неизвестным в маленькую, темную, ободранную комнату, половину которой занимали ковры. Он оглядывался, пока ничего не понимая. У настоящих такое состояние называется растерянностью, подумала Ая.

Ковры были старые, но не старинные, совершенно советские, типа «его ворсейшество», на стене висел еще один, рядом стояла снятая с петель дверь с облупившейся коричневой краской, а из соседних комнат слышались веселые голоса. На этот раз говорили вполне по-русски, даже без акцента. Часом, не массажный салон? Вроде нет, никто не валяется в обнимку?.. Ая встряхнулась, понимая, что сейчас нужно будет выйти и объяснять хозяевам, откуда они.
Может, у них переезд и дверь открыта? - подумала она, поднимаясь и садясь на ближайший свернутый ковер. Рулоны были внушительного размера, причем ковры на стенах тоже оказались немаленькие. Ая чихнула.
- Меня зовут Джо — вышел из анабиоза иностранец. Ая его поняла, но для неподготовленного уха это звучало как нечто среднее между «Чо» и «Жё». - Я из Мьянма. Я потерял все документы и должен обратиться в пхосольство. Вы не знаетье, гдье находится пхосольство?
- Бирманское посольство — машинально поправила Ая. В ее памяти заворочались все знакомые звуки других языков, но таких там не было. - Увидим. Вы так хорошо говорите по-русски?
У менья русськие корни — похвастался он. - Бабушька.
- Чхи!
- Чхи!
- Ох ты елки ж... - внезапно громко и радостно сказал кто-то, откидывая закрывающую вход занавеску. - А вы тут кто?..
Ая сжалась в комок.
- Мы просто пришьли — уверенно сказал Джо и встал.
В проходе стоял здоровенный бородатый мужик в тельняшке и камуфляжных штанах, и в одной руке у него был длинный узкий нож. Ая подумала, что нужно издать какой-нибудь звук, который обозначит их мирные намерения. Что в этом случае нужно сделать? Взвизгнуть?
- У кого пластинка заела? - удивился бородач и завертел головой.
- Не дьелай ей плохо — все так же уверенно сказал Джо и сделал шаг вперед. - Она спасьла мне жизнь, которая.
- Которая?.. - озадаченно спросил мужик. - Э! Вас как зовут-то?
- Менья зовут Джо — представился Джо. - Я из Бирмы. Я потьерял все документы и должен возвратиться в пхосольство... Обратиться в пхосольство. Где находится пхосольство в Москьве?
- А?..
- Гдье находится пхосольство Бирмы в Москьве? - упрямо повторил он. - Мьянма. Если правильно.
- Что?
- Вам как сказать, чьтобы было понятно? Если нужьно, я скажу оба слова.
Мужик растерянно махнул рукой.
- Да выходите...

Выйдя из комнаты с коврами, они попали в светлый коридор, а оттуда в замусоренную кухню. На кухне за столом, заваленным нарезанными и еще не нарезанными овощами, пакетиками специй, сидело человек шесть, в основном, с кружкой пива. И еще почему-то с книжками. В углу был фанерный диван типа «уголок», но разобранный до состояния «два места». На ободранных обоях были нарисованы фломастерами всякие разные картинки, витиеватое граффити «Плутон больше не планета!!!», феи с бластерами и еще какая-то каллиграфическим почерком вписанная муть, по большей части, стихотворного содержания.
Высокий кудрявый парень, сидевший на столе рядом с кухонной доской и накрошенной капустой, читал вслух какой-то справочник:

- Фридрих I Укушенный (нем. Friedrich der Freidige; 1257(1257), замок Вартбург — 16 ноября 1323) , сын Альбрехта II Негодного. Свое прозвище получил оттого, что его мать, Маргарита, дочь императора Фридриха II, убегая от своего мужа, жестоко обращавшегося с нею, при расставании с сыном, во время судорожных рыданий, укусила ему щеку. Брак и жена: Фридрих был дважды женат. Первая жена: Агнес Горицко-Тирольская. В этом браке был рожден: Фридрих Хромой. 2-я жена: Елизавета Лобдебург-Арнсхаукская. В этом браке были рождены: Елизавета и Фридрих II Серьезный.
- Ты к экзаменам готовишься, что ли? - не понял мужик.
- Нет, это она готовится, а я так, для мебели — махнул рукой рыжий в сторону девушки. Девушка вздохнула:
- Это тема. В теме есть Укушенный. Сын Негодного. Если ничего не сдам, так и буду о нем думать, во утешение. Ибо это не значит, что жизнь не задалась. Короче...

В это время Ая и Джо вышли на свет, и все уставились на них.

- Посмотрите сюда внимательно!
- А? - икнула девушка.
- Посмотрите внимательно! Кто их вписал! - громовым голосом возопил мужик и воздел руки к потолку. - Мне на них готовить или нет?
- Эть? - вразброд отозвалась вся компания. - Перепел, ты опять перепил?
- А ты вроде приводил кого-то...
- Последний раз спрашиваю: кто их вписал!
- Не я! - заорали все.
- Мне на них готовить или нет, я вас спрашиваю??? - он обернулся к застывшей в неудобном положении Ае и заворчал: - Нет, вы не стесняйтесь, просто внезапные вписчики — это как-то не всегда вовремя. Вы жрать будете?
- Жрать будьем — все так же уверенно сказал Джо. - Нас никто никуда не запно. Мы не спичьки. Мы просто пришьли.
На кухне оглушительно заржали.

- Она спасла мнье жизнь — чуть позже сказал Джо, отрываясь от тарелки супа, в который он щедро налил соевого соуса. Ая поклонилась и представилась, вызвав одобрительные аплодисменты. - Я несколько недель уже без...безпилотный.
- Безработный? - не понял Перепел. - Я не понимаю, может, по-английски?
- Я потерьянный — уперся Джо, продолжая говорить по-русски. - Это случилось ньедавно. Я потерьял все документы...
- Ага, и билет на самолет, я понял, а дальше? Тебя обокрали?
- Да. Полиция.. - Он махнул рукой. -Они не отвьели меня в посольство. У менья не было деньег, и я спал ф трубе.
- В трубе?
- В подземльей. В сабвейе.
- Ага, в метро. Да ты что... Как тебя не выгнали?
- Менья выгнали и еще раз. Я начал спать ф парке. Я продавал в пойездах. Я продавал в сабвейе...
- Не-не... Погоди... Ты что продавал?
- Кукол. Я умейю делать кукол.
- Из чего?
- Из ничьего.

Джо взял бумажную салфетку, лежавшую на столе, носовой платок, ловко скрутил из него кулек, взял вторую салфетку, скрутил веревочку, приделал одно к другому, пошарил по столу и нашел крупную деревянную бусину. Бусина уместилась на вершине кулька, а руки Джо начали теребить бумажного человечка, который пустился в пляс. Почти без акцента Джо пропел:
Я колобок, колобок...
Все покатились со смеху. Кудрявый парень подошел и обнял всех и Джо, после чего объявил всем:
- Я на работу, пока.
Он хлопнул дверью и ушел.

- У менья был курс славистики — объяснил Джо. - Но я был не уготовлен к грабителям и полуночьникам. Она менья увела суда, и я тут сижу в ваш компаний.
Ая медленно отодвинулась в угол и села на пол, хотя на нее никто не смотрел. Куклы. Надо же, а у него такое доброе лицо...
Перепел взял куколку и при общем одобрении заботливо посадил ее на полку.
Пускай тут и будет жить.

Гость с удивлением разглядывал квартиру, бродя по комнатам. Комнат, кроме комнаты с коврами, обнаружилось еще две, одна большая и одна маленькая - с поломанной мебелью, голым линолеумом и фантазийными занавесками из органзы. На полу валялись одеяла. Было относительно чисто для такого количества народу. Пока все разбредались после обеда, Перепел принялся шинковать то, что лежало на столе, ссыпая овощную соломку в какие-то хитрые емкости.

Ая рассеянно ела свою глютаматную мешанину, сидя на полу и думая о том, как странно быть такой-как-не-надо. Вот она. Ей нужно топливо. Она сделана из пластика и металла.
Но как можно, будучи сделанной из пластика и металла, делать то, что делают все остальные?..
Она восстановила еще часть информации с тех пор, как бродит по городу, не встречая ни ос, ни собак. Часть ее личности больше не поддается контролю, а это опасно. Часть памяти теперь говорила - она мало кому может отказывать, но может проклясть, потому что не могла сопротивляться просьбе, и с тех пор со многими так и сбывалось, если она что-то скажет.
Пока из этого не складывалось ничего, и почему-то не действовал холодный способ размышлений.
Это называется эмоции. Страх и ощущение не своей вины — чужой, но все равно нельзя так, нельзя — гнали ее вперед, водя туда-сюда по местам, хоть один раз увиденным на карте. Это понималось как-то отстраненно, к тому же точно знала, что делать — так же, как с глупыми собаками, которые ее ненавидели, с глупыми людьми, которые подходили к ней знакомиться, а потом готовы были на что угодно и как угодно.
Но сделать иногда ничего не могла. Как сейчас.
Беспомощность? Это новое ощущение? Осознание нового ощущения может повредить?..
Мысли соскользнули из привычного режима в непривычный, где были слова, чувства и множество лишних реакций.

Тьма великая! - раздраженно пробурчала девушка с дивана и впечатала книгу в диван раскрытой стороной.
Ты что, ей же больно! - вступился Перепел, поднял книгу и отряхнул.

Вот именно, тьма великая, подумала Ая и сгорбилась в углу. Мысли потекли беспорядочно, как у настоящей. Книге больно. Больно всем, только не мне. Сейчас эти добрые граждане оставят у себя Джо, потому что он любит делать кукол, а я...
Накатило ощущение, что пора уходить. Праздник для всех остальных, а ты остаешься на улице. Ничего я не могу, ничего я не умею... И Ая подняла голову.
«Действие противоречит логике» - взвыло что-то внутри. «Перечислите список ваших умений, чтобы не выдвигать контрфактического утверждения».
«Человеческое превалирует»
«Неудобно».
«Перечислите список ваших умений заново, чтобы»...
- Я не могу перечислить... - зашептала Ая. - Я ничего не...
Ты чего силу на тарелке оставляешь? - заботливо поинтересовалась девушка. - А?
Ая совсем отставила тарелку, аккуратно положила ложку на пол и встала, потому что надо было быстро взять рюкзак, зайти в туалет, выйти из него, открыть замок и уйти из квартиры, и все так, чтобы никто не заметил, как что-то разладилось. Слишком сильно сжатые веки задрожали, отказывая, и выпустили в протоки жидкость. Глицерин. Почему глицерин течет тогда, когда его не просят? Еще не потекли... Нет, уже потекли...
Это все положено настоящим, а нам это не положено.
Ая! - отвлекся от кухонной заботы Перепел. - Ая, ты чего?
Поток разбился о преграду, за которой начиналось что-то, что она так старательно пыталась успокоить. Почему-то, когда это начиналось,. там всегда были кошки. Один раз, год назад, она увидела замерзшую бездомную кошку, и веки тоже сжимались, пока не отказали совсем.
Ничего ему она отвечать не собиралась, но он действительно рванулся к ней так, как будто она была не какая-то разладившаяся машина, а вполне настоящая, и, если уж ему и книжку жалко, и кошку жалко, то...
...Но кошки. Это почему-то не выходило из головы. Кошки..
Но кто не смог спасти кошку? Кошка была, а ни одного из этих людей там не было. Кошки, если уж на то пошло, не должны замерзать под водостоками!..

Ааааааа... - без слов замычала Ая и крепко вцепилась в кого попало. Дальше захват пальцев заклинило.
Ты чего? - сказал он, рефлекторно обнимая рыдающую тяжелую девушку, которая его не отпускала. - Люди, авария! Караул! Ая, ты чего?

В глазах быстро потемнело. Она знала, как закрываются и открываются красные, слишком человеческие с виду глаза, веки которых не слушались команд и захлопывались по собственной воле, кривится рот, появляются пятна на лице (причина неизвестна) и возникает бесформенная конструкция, которая из обычного биомеханического тела, где билось пластмассовое сердце, почему-то превратилась в неуправляемый мешок с тряпками. Его трясло и подбрасывало.

Глубоко внутри Ая недоумевала. Что это? Почему нельзя контролировать ничего? Почему возможные сбои коммуникации должны так действовать на остальных? Интересно, а настоящие тоже видят себя так?..

Тело не подчинялось командам. Настоящие тоже видят себя так? Настоящие...
Какой тяжелый груз несут настоящие.
Ничего не понятно, потому что разладившуюся машину нужно починить и оставить в покое...
Люди, помогите положить ее на диван, она вообще не в себе. Ая, ты меня слышишь? За-яц! Ты меня слышишь? Ая! Ааая?!!

Что делают настоящие с потерявшими контроль? Если она не ошибается, то они друг друга или отчитают, или будут хором вокруг сидеть и говорить тяжелые слова. Это опасно для настоящих. Это предсказуемо вызывает у них чувство острого стыда.

Все всегда так делают, пока ты окончательно не закончишься — шепнула ей новая часть личности, которая сейчас выкручивала винтом позвоночник и заставляла руки сжиматься и разжиматься, хватаясь за покрывало. Ей бы хотелось прекратить этот бунт органического начала. Но ни руки, ни ноги ее не слушались, и двигаться никуда не...

Чего там вообще с ней? Скорую вызывать? - метались вокруг прозрачные тени.
Спокойно, я биотоки прощупал, у нее вообще истерика!
Это и без биотоков ясно, не видите, человеку плохо.

Что это за самообман? У меня нет никаких биотоков.
Чувство стыда дошло до критической отметки. Она мысленно отметила, какой это интересный опыт. Но ведь разладившихся кукол обычно выкидывают?..
М — промычала Ая, двигая заплетающимся языком. - Д-деталь этой системы нужно выкинуть. Необходимое действие...
Н-не выкинем — сказал Перепел. Ему было как-то не впервой, но так неожиданно на него девушки еще не падали.
Удалите это...
Ну зачем тебя выкидывать? Ты же, это, ж-живая — это, кажется, студентка.
Н-не ж-живая.
Т-ты чего? Живая.. Т-теплая... П-пульс вон бьется... А-а-а, н-народ — заорала студентка - я начинаю заикаться!.. уберите меня отсюда!
Н-не уберем! П-подержи ее хотя бы!
Ее суставы начало заклинивать один за другим.
Эй, она в меня вц-ц-ц-... Люди, отцепите пальцы! - студентка никуда не ушла. - А даже если ты и не живая, мне пофиг.
Н-е-е...
Нарооод!.. - заорал Перепел, сразу прерывая процесс всеобщего заикания. - Народ, а я понял! У нее то же самое.
А, то же сааамое! - почему-то понимающе начали повторять все вокруг. - То же самое... Ага, у меня было, я помню про то же самое! - И кто-то засмеялся, но не зло, а облегченно.

Ужас начал отступать, и Ая уткнулась в нестираную тельняшку, под которой чувствовался обычный теплый настоящий человек. Это был не Перепел, а кто-то другой. К тому же его тело не затвердевало в панике, как доска, когда проливался глицерин, и, значит, опасности в этом не было... Не хотелось бы напугать этих людей настолько, чтобы они попытались ее разобрать на мелкие детали.
Чья-то рука все время гладила ее по голове — не его. Ая хотела поинтересоваться, почему они все-таки вокруг нее сидят, но уже не успела и отключилась.

Вечером, доделав-таки свои вегетарианские изыски и скормив их тусовке, не очень трезвый Перепел объяснял Джо на кухне:
Это самое... Ну... Она у нас теперь будет жить, потому что так нельзя, чтобы она совсем потерялась. У нее явно проблемы какие-то, ну, и это самое. Может, эпилепсия. Я ничего не знаю про эпилепсию. Хорошо, что все обошлось...
Джо вообще ничего не понял в этой чехарде из слов-паразитов и обернулся ко второй собеседнице:
Какое? Something like this, как истерика?
Ага — подтвердила она — something like this. Я на психолога учусь, я знаю. Это вообще такая проблема.
Такайя пробллема — сказал озадаченный Джо и выпил пива. - Проблема. А как вы ее рещаете?
Мы ее просто решаем.
Джо ничего не понял, но собеседница ему хитро подмигнула:
Тебе надо объяснить? Короче...
Пожалуйста, не надо «корочьче».
Ага — хихикнула она. По-видимому, он уже усвоил, что после слова «короче» будет только длиннее.
Ладно, короче не буду. Так вот, короче... хм... Если у человека беда, но он не может объяснить, ему нужно безопасное место, еда три раза в день и штаны. У нас нет денег, но есть безопасное место. И еда иногда.
Ага, а иногда штаны — подтвердил Перепел. - Человеку нужно где-то кантоваться, ясно же. И штаны.
Потом он посмотрел на свои камуфляжные и грустно сказал: - А я скоро вообще без штанов останусь.

- И как вы тут живете без деньег? - поинтересовался Джо. - И что, без щтанов? Это же Россия, тут тьяжело.
- Птицам деньги не нужны! - свистнул Перепел. -Завтра фримаркет.
- Что это такое?
- Ты че, не знаешь?
- Может быть, я цивил — неожиданно сказал Джо. - Теперь объясняй. - Девушка с пивом заржала в голос.
- День варяга — объяснил Перепел. - Пришел, принес свои ненужные шмотки, забрал те, которые тебе нужные. Ну, а если у тебя ничего нет, то просто так приходи и забирай.
- Щмотки... а, вещщи. А про еду фримаркет нет? Церковь и прочее? Благотворитьельность?
- Нет. Благотворительность — фигня. Но можно играть на гитаре в переходе, пока работы нет. Короче...
- Не надо «корочче» - взмолился Джо. - Лучше пива.
- Короче, в отличие от собак, мы всегда приземляемся на все четыре лапы... И ты тоже тут живи.
Я живу... — согласился Джо и немедленно пошел в ванную.

@темы: пакетные войска, роман про Мирона, драконография